Скворцов-Степанов

А о скромности Ивана Ивановича ходили целые легенды. Отдельные детали в них могли быть неточными, но суть оставалась неизменной — это было на самом деле. Кто-то из друзей метко заметил, что скромность его была чем-то вроде шестого чувства. Он никогда не говорил о себе, а в основном о других, а если кто-нибудь заговаривал о его литературных трудах, Иван Иванович конфузливо отмахивался:

— Ну, будет вам… Просто корявое бумагомарание. Не будем говорить об этом.

Один писатель хотел посвятить ему свой роман. Иван Иванович обеспокоился не на шутку, дозвонился до автора и убедительно просил его отказаться от этого решения.

— Пожалуйста, будьте добры… Я вас очень прошу не посвящать мне. Я вам страшно благодарен за дружбу, но не тревожьте меня этим.

Старый друг и соратник Скворцова-Степанова по революционной борьбе П. Г. Дауге считал, что одной из важнейших черт его натуры была «его крайне редкая для дореволюционной русской интеллигенции щепетильность по отношению к данному слову, к исполнению взятых на себя поручений. Мне неоднократно приходилось уславливаться с Иваном Ивановичем насчет какой-либо встречи. Не было случая, чтобы мы друг друга заставили ждать хоть две минуты. Он был точен, как хронометр. Отмечу еще его товарищескую чуткость. Как деликатно и с какой благодарностью он останавливается на тех мелких товарищеских услугах, которые я ему мог оказать!»

«Человек очень добрый, отзывчивый, с веселым юмором, — писал А. С. Енукидзе, — он всегда очень располагал к себе. Грубости и обиды не терпел. Говоря о товарищах, которых он любил и которыми восхищался, он проявлял какую-то особенно глубокую сердечность».

Подобных свидетельств можно привести много.

У Ивана Ивановича была какая-то особая жажда творчества, жажда деятельности: не было ни одного «маленького дела», к которому он не подходил бы творчески, отдаваясь и этому не очень заметному делу, доводя его до конца. И не было случая, чтобы успех он приписывал одному себе.

В кругу друзей Скворцов-Степанов очень любил помечтать о будущем: что ждет его страну, народ лет через десять, двадцать, пятьдесят, какой будет родина Октября накануне двухтысячного года. Столь же частыми были беседы о пройденном пути. Иван Иванович не мог быть равнодушным, когда разговор заходил о вечной теме — о счастье. Ивану Михайловичу Гронскому запомнилась одна встреча, на которой также присутствовали А. В. Луначарский, Демьян Бедный, Н. Л. Мещеряков, высказавшие ряд интересных суждений по этому вопросу. Иван Иванович слушал и добродушно улыбался.

— Счастье, друзья мои, — сказал он, — это борьба. Когда я оглядываюсь назад, на пройденный путь, когда вспоминаю участников рабочего движения, прежде всего Владимира Ильича Ленина, меня охватывает чувство удовлетворения и гордости. Да, да, гордости. Гордости от сознания того, что в этой великой борьбе есть доля и моего участия.

* * *

Все пережитое Иваном Ивановичем не могло не сказаться на его здоровье. В 1918–1919 годах он особенно часто и тяжело болел. В результате сильного переутомления у него обострился туберкулез. Это было опасно: ведь его отец и два брата умерли именно от чахотки. К тому же сам он страдал плевритом, мало заботясь о лечении, продолжая нередко трудиться с самого утра, даже лежа в постели: писал статьи, редактировал, правил корректуру своих трудов, занимался переводами. В письмах к В. Д. Бонч-Бруевичу и другим товарищам можно найти немало строк о недомоганиях, что являлось причиной его отсутствия на различных деловых и дружеских встречах.

В своей биографии, написанной в 1921 году, Иван Иванович вынужден признаться в резком ухудшении состояния здоровья в 1918–1921 годах. «…Хронические бронхиты, плевриты, ревматизм, расширение сердца — все это, думается мне, достаточные основания для того, чтобы иногда на целые месяцы уходить в литературную работу. За последние четыре года бывало, когда я не мог сделать пешком более сотни шагов, когда передвижение вызывало жестокую боль в ноге и невыносимую одышку».

Несмотря на все это, Скворцов-Степанов не терял бодрости духа, а умственный труд считал неплохим лекарством, ибо он приносил огромное удовлетворение и в эти дни. «Я болен, кажется, плеврит. Нехорошо, что против самого сердца. Сегодня будет врач. Ужасно досадно. Много дел по «Коммунисту». Как только стану выходить, с утра приду к Вам…»

Это строки из письма Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу от 25 декабря 1918 года. Получив это письмо, Бонч-Бруевич, серьезно встревоженный, тотчас же поехал к больному. Но что он увидел?!