Скорлупы. Кубики

Я спал одетым, кутался в ковёр, но к утру всё равно отсырел. Когда осторожно потрогал похмельные связки, они показались мне окоченевшими и прокуренными, без фальцета.

Обещанные Лёхой баянист и скрипач, в общем-то, понравились – всё ж земляки. Зарабатывали они профессионально улицей.

Если бы я выбирал лицо для рекламного буклета по установке окон “К вам приедут наши лучшие специалисты”, точно взял бы баяниста Ваню. Худощавый, улыбчивый, с длинными, как у Горлума, ловкими пальцами, он держался поначалу настороженно – чтобы ненароком не сболтнуть лишнего, коммерчески полезного. Мало ли, вдруг я приехал калымить пением и займу место в каком-то хлебном переходе. Когда же он окончательно разобрался, что я ему не конкурент, потеплел и разговорился:

– Не “консерва”, а академия музыки… Нормальный уровень, не хуже Киева… Язык точно не нужен, вроде с третьего семестра… Не знаю, когда экзамены у вокалистов, в начале декабря, но может и позже… Ты, главное, покажи профессию, а теория тут лажовая. Собеседование, чтение с листа…

Я не стал откровенничать, что, несмотря на учёбу, так и остался профаном – даже запись в басовом ключе была для меня технической проблемой. Что поделать: нотная дислексия, всё учил на слух…

Но как же этот уличный Ваня виртуозно шпарил на баяне Пахельбеля, Баха и Вивальди! Как сыпал пальцами! “Времена года – Зима” – коронный номер, скоростное ту-ру-ру-ру, позёмка эта, ветер. Ещё “Полёт шмеля” играл – немцы ему щедро кидали. Он дополнительно приторговывал собственными CD – лежали стопкой рядом.

– Сколько в месяц получается?

– Да чистыми тыщи три-четыре…

В какую сторону он привирает, уменьшает или увеличивает свои доходы, было непонятно. Себе на уме человек.

Скрипач Володя, долговязый, бритоголовый, в бомбере, грубых ботинках, носил старомодного образца очки в стальной оправе и походил на скина-книгочея.

– Вот, Лёха, ты помолчи, а я сам спрошу. – И уже обращался ко мне: – Скажи, Пикассо ведь полная хуета? Ну хуета же? Наебалово!

– Да он и сам про это говорил, Пикассо.

Нож у него тоже имелся, только складной:

– Колд стил, американец. Я баки, в принципе, тоже респектую, но сталька там четыреста двадцатая, как по мне, простенькая очень.

– Им гвозди можно настрогать, – отвечал я недовольно.

– А знаешь, откуда это пошло – про гвозди? На коробках баковских была картинка, как нож типа перерубает гвоздь…

На машине-фургоне он колесил по заработкам. В основном играл, но иногда и шабашил на стройках, копил на квартиру в Испании:

– Там, в принципе, можно и за сорок тысяч нормальную хату взять. Страна бедная. Но зато тёплая.

– И много собрал уже?

– Половину. Что ни заработаю, так за зиму и проебу. Но щас всё равно поеду в Малагу, я местную погоду не выношу.

Сидел, сложив перед собой некрасивые кисти – грубые, как у гопника, с толстыми неповоротливыми на вид пальцами.

– Вот не поверишь, – говорил будто с изумлением. – Я ж трудоголик! Сколько я в эту скрипку сил вложил, времени, труда! Каждое же ёбаное утро заново учу себя играть! Не дал бог ни рук, ни таланта! Так бы давно заработал и на дом, и на бэху-кабрио…

Я-то как раз отлично его понимал, лучше многих. Я приходил к Бэле Шамильевне, мы начинали распеваться, она с первого же арпеджио свирепела, срывалась в крик:

– Да что ж это такое, а?! Тянешь вдох и тянешь, и нет ему конца! Вдохнул! И! Ничего! Не! Делай! Не дёргай, чёрт тебя подери, гортанью! Щас вылетишь у меня за дверь!..

А после, когда я, обруганный, попадал в нужный выдох, снова орала:

– Умничка! Ты себя слышишь?! Ты хоть понимаешь?! Как! Ты! Можешь! Звучать?!

Но я не мог запомнить и сохранить до следующего занятия этот правильный звук, чёртову “высокую форманту”. И каждую нашу встречу в течение двух лет мы начинали с нуля – всё заново. Сам по себе я не брал верхние ноты. Только в классе и после кнутов и пряников Бэлы Шамильевны…

– Ну, я не знаю, конечно, – сказал скрипач. – Может, ты талант, Хворостовский или не ебу кто. А если меньше, то ловить тут нечего. Конкуренция огромная… – Вдруг перещёлкнулся: – Чтобы нож стал совсем родным, ты его скотчем к руке примотай и всё им делай. Чтоб как протез был – дней так на пять.

– Ага! – засмеялся баянист Ваня. – Главное, глаз не чеши и не дрочи!

Подружка скрипача Марина, чернявая будто цыганка, родом из Молдавии, флейтистка, вспомнила, что в академии на вокале преподаёт чех – нормальный по отзывам мужик. И говорит по-русски. Она как раз училась в этой самой академии, на жизнь подрабатывала официанткой.

– Получается, все расходы на учёбу – только проездной?

– Семьдесят марок за полгода. Комната в общежитии в среднем сто марок, можно и дешевле.

– Я тебя сведу со знакомыми, – обнадёжил скрипач. – Охранная контора, администратор русский. Поработаешь на дверях, ты ж вроде подкачанный. Час – восемь или десять марок, не помню. Две ночи в клубе – вот тебе и жильё твоё. Разве плохо?

– Очень хорошо!