Скорее счастлив, чем нет

– Мама. Томас, я без понятия, почему он это сделал. Мама говорит, что у него всегда что-то не то творилось с головой, вспышки гнева и все такое. Но мне кажется, у него была какая-то другая, тайная жизнь, и случилось что-то, что его доконало. – Я утыкаюсь взглядом в колени, пытаясь воскресить в памяти все хорошие воспоминания об отце, а то только грущу и злюсь, надоело уже. – Мы даже на его похороны не пошли. Ну как смотреть на человека, который ушел от тебя по своей воле?

Томас садится рядом и обнимает меня за плечи. Несколько минут мы просто сидим и молчим, потом он рассказывает, как до сих пор иногда гадает, где теперь его отец. Конечно, это разные вещи: мой отец покончил с собой, его – сбежал, но, скорее всего, жив-здоров. И все-таки мы оба потеряли отцов. Наши жизни разделились на «до» и «после». У Томаса почти не осталось хороших воспоминаний об отце: только о том, как они один раз вместе рыбачили. Он постоянно думает, сколько упустил: папа мог научить его водить машину, болеть за него на хоккейных матчах, рассказать ему, откуда берутся дети…

– Как думаешь, мы теперь, без отцов, не вырастем нормальными? – спрашиваю я.

– Я думаю, мы свихнемся, пока будем гадать, почему они просто взяли и ушли, а так все, наверно, будет хорошо. Ну, точнее, у тебя, Длинный, все будет хорошо, если я научу тебя плавать и кататься на велике. Ты прямо не даешь мне облениться.

Я невольно улыбаюсь. Он продолжает обнимать меня за плечи. Никто из друзей никогда меня так не успокаивал. Это типа как бы вообще новое ощущение. Я совсем не бессердечный, как сказал Томас. И он тоже это понимает.

14 Мысли в четыре утра

Завтра вернется Женевьев.

Наконец-то.

Она поедет из аэропорта на такси и попросила встретить ее у их дома. Конечно, я приду. Я три недели не видел свою девушку и очень соскучился.

Мне так не терпится уже с ней встретиться! Видимо, из-за этого я никак не могу уснуть, хотя все уже спят, даже Эрик. Его наконец-то доконали двойные смены, и он вырубается через час после того, как приходит домой.

Я сажусь на кровати и пялюсь в окно. Снаружи как будто все вымерло.

Я бы хотел сейчас с кем-нибудь поговорить, но на такую тему, что с кем попало ее не обсудишь. Лучше всего подходит ровно один человек, но именно из-за этого человека мне и нужно с кем-то поговорить. Я решаю порисовать: если выпустить мысли на бумагу, станет легче. Реально легче.

Я на скорую руку набрасываю портреты друзей и то, что им нравится. Дэйв Толстый любит бороться, так он может хотя бы представить, что он качок. Малявка Фредди обожает бейсбол, хотя его отец хочет, чтобы он занимался футболом. Брендану нравилось быть сыном своих родителей, а сейчас он только внук своего деда. Деон обожает драки. Дэйву Тощему для полного счастья нужен только косячок и лестница, которую можно обоссать. Женевьев полностью счастлива, когда работает над картиной, даже если не знает, как ее дорисовать. И, наконец, Томас любит парней.

Некоторые вещи даже рассказывать не нужно – их и так видно: например, всем ясно, что Дэйв Тощий любит курить травку, а Брендана засасывает пучина наркоторговли, потому что у него оба родителя в тюрьме. Точно так же я вижу, что Томас – гей, хотя никто, даже он сам, мне об этом не говорил. Возможно даже, я ему нравлюсь – хотя это бессмысленно, он мог бы выбрать кого-нибудь получше, чем гетеросексуальный парень со сколотым зубом, у которого к тому же все серьезно с девушкой.

Но я боюсь за Томаса. Может, конечно, если он когда-нибудь признается моим друзьям, им будет все равно, но что, если?.. Если они не смогут принять, что Томасу нравятся парни и это так же естественно, как то, что А-Я-Психу и Деону нравится драться? А что, если они попытаются выбить из него то, что нельзя выбить?

Я вырываю страницу из тетради.

В последний раз смотрю на рисунок – Томас целует высокого парня, – сминаю и выкидываю.

Часть вторая Счастье, но другое

1 С днем рождения его

Мы с Женевьев едем в лифте их дома, я зажимаю под мышкой ее багаж. Женевьев жмется ко мне:

– Поехали на будущий год вместе! Меня так классно научили делать тени, тебе для комикса тоже пригодится! И еще…

Мне бы порадоваться – она так уверена в нашем будущем, значит, я все делаю как надо. Если мы сейчас застрянем в лифте, я даже не испугаюсь. Даже если Женевьев будет дальше болтать про лагерь для художников, университет, район, куда мы когда-нибудь переедем, и прочие взрослые штуки.

Женевьев заходит в квартиру, проверяет, что отца нет дома, и впускает меня, продолжая рассказывать, с кем она там подружилась, как мерзко было в долгом походе писать в кустах… Потом говорит:

– У меня для тебя сюрприз.

Мы идем к ней в спальню, она достает из сумки картину тридцать на тридцать сантиметров.

Женевьев что-то дорисовала!

Темноволосая девушка направила серебристый бинокль в чердачное окно. А там оказался не склад поломанной ненужной мебели – в комнату вписана целая вселенная со звездами, и ярче всего сияет созвездие в виде тянущегося к ней парня.

– Охренеть, как круто!