Сколько живёт любовь?

Резко отбежав от матери она взмолилась:

— Чем мы можем ему помочь?

Юлия шагнула к ней.

— Быть рядом.

Ведомая безумным порывом Ада вновь бросилась к матери.

— Ты сама-то как себя чувствуешь?

Она обессилено помотала головой и погладила дочь, как маленькую по голове.

— Никак… Как я могу себя чувствовать, если Костик умирает. Моя душа, сердце, уйдут с ним.

— Но его душа и сердце останутся с тобой… — возразила Ада.

На что Юлия проскрежетала зубами:

— Мне легче было бы лечь с ним рядом… — И поймав испуганный взгляд дочери добавила:- Только вопреки всему я попробую бороться за него.

Перенапряжение дало знать и её накрыл гипертонический кризис. Госпитализировали. С Рутковским осталась Ада. Он волновался и каждый день спрашивал дочь: "Как мама?" "Всё хорошо, идёт на поправку", — уверяла Ада, отводя глаза. Отец не любил вранья, но в этот момент терпел. Юлия торопила врачей и рвалась к нему. Те только качали головой. Безумие. "Называйте как хотите, только быстрее поднимите меня", — просила она.

Юлии до последней минуты казалось, что она его вытащит, осилит борьбу со Смертью и выиграет. Она смешала всё в один замес: бабок — знахарок, экстрасенсов, сибирские травники… Ничего не помогло. Для неё это было страшным разочарованием. Она молила бога о пощаде, безумно жаждала вырвать его из цепких лап беды. Цеплялась за любую крошечную надежду. Только усилия и надежда разбивалась о стену обречённости. Ему становилось всё хуже и хуже. Страшная неизлечимая болезнь забирала его силы на глазах. От тревог у неё постоянно раскалывалась голова. А он уже не лелеял надежду подняться. Терял её страшно, но стойко. Смотреть на него было тяжело. У Юлии отказывали ноги, при виде его такого. Выглядел очень, очень больным: исхудавший, весь обложен трубочками и аппаратурой, плохо дышал. Рядом с кроватью стоял баллон с кислородом, от которого тянулись трубочки. Кислородная подушка всегда рядом. Но учитывая, что слабость поразила только тело, а ум был ясен и жаждал работы, он бодрился и не в силах выносить вынужденное безделье пытался писать лёжа. Юлия не противилась. "Чего уж теперь-то". Пока есть неукротимое желание работать, человек живёт. Сортируя на тумбочке написанные им листы спрашивала: — "Костя, а это куда? А вот это в какую папку положить?" Она и сама разбиралась, но предоставляла ему возможность быть хозяином положения. Ужасно видеть, как близкий человек страдает, и знать, что ты ничем не можешь ему помочь. Пусть физическую боль ещё как-то заглушали сильнодействующими препаратами, а что было делать с моральными? Он же знал, что уходит. Она не могла не смотреть ему в глаза. Не могла. Поэтому готовя себя каждый день несла в своём взгляде ему надежду. Наблюдая за врачами входившими к нему только с улыбкой и фразой: — Как вы себя чувствуете, Константин Константинович? — Юлия изо всех сил стараясь выглядеть не менее их бодро, улыбалась. Заметив не тронутую еду, врач хмурил брови и считая пульс, поругивал его: — Вам необходимо есть и поправляться, а вы капризничаете, саботажем, понимаете ли, занимаетесь.

Больной терпеливо выслушивал и улыбался белыми губами. Глаза его за время болезни совершенно выцвели. Юлия гладила некогда сильную, а теперь худую почти светящуюся руку и целовала седой висок. Её саму врачи укладывали на больничную койку- давление. Но она уговорила колоть её тут, на ходу. Пока не припечёт совсем она будет рядом или уйдёт с ним. Она опять погладила светящиеся белизной пальцы мужа и подняла тяжёлую голову на профессора.

— И работать столько я не могу вам позволить, — поправляя на носу очки бодро вычитывал медик, кивая на исписанные листы.

— Не вижу смысла спорить…,- отмахнулся он.

Она с надеждой всматривалась в доктора, но лицо врача было не проницаемым.

Какая уж тут еда и причём здесь работа, Юлия всё понимала — игра, притом никому не нужная. Он давно обо всём догадывается, но участвовала в ней. По щекам медленно сползли две горячие слезы. Поспешно отвернулась: "Только бы не заметил". Старалась быть всегда рядом. Первого кого он видел открыв глаза — была она. Её спокойный ласковый взгляд и влажное полотенце ждали его пробуждения.

— Люлю?!

— Я тут, дорогой.

О своей болезни он ни с кем никогда не говорил. И только однажды прошептал ей: "Ты не майся, я знаю, что у меня, хотя мне все врут!" Пальцы переплелись её и его в нежном пожатии. Две её слезы и две его слились в большую горячую каплю. Сложнее всего в такой ситуации излучать оптимизм. Ей нельзя было расслабляться ни на минуту. Собрав всю свою волю в кулак, шутками, лёгкими разговорами, она отвлекала его от тяжёлых дум. А он старательно скрывая своё состояние пытался подбодрить её. Медицина терялась натыкаясь на силу этих двух сильных любовью людей. Аду морозило от страха: чем кончится, маму валил гипертонический кризис, а она обколотая лекарствами рвалась к нему и делала перед ним вид что у неё всё прекрасно.