Скобелев

— Почему не приветствуешь меня, как то положено во всех племенах? — по-русски и почти без акцента спросил сидевший у костра. — Нехорошо так поступать, потому что ты знаешь и наш язык, и наши обычаи, а я — старше тебя.

— Прости меня, хозяин, но откуда мне, мирному купцу Громову, знать ваши обычаи?

— Стоит ли прибегать к хитрости, когда нет посторонних? — вздохнул сердар. — Ты — толмач генерала Скобелева, и два… нет, даже три раза переводил нашу беседу с генералом, которого мы назвали между собой Гез-каглы.

— Кровавые глаза? — искренне удивился капитан. — Они у него скорее серые. Как сталь.

— Вот ты и проговорился, Млынов, — усмехнулся Тыкма-сердар. — Глаза — окошки души, которую вкладывает в человека Аллах. Она смотрит на мир по-разному. С дружелюбной голубизной — на друзей, с кровавым гневом — на врагов. Садись на кошму, Млынов. Нам предстоит важный разговор за дастар-ханом, так постараемся же смотреть друг на друга теплыми глазами.

Капитан сел, привычно скрестив ноги. Он правильно вычислил это свидание, но не сумел найти правильного подхода, и сердар перехватил нить разговора. Следовало как-то изменить как тон, так и тему беседы, потому что упоминание о прозвище Скобелева «Гез-каглы», то есть «Кровавые глаза», не могло быть случайным. Он размышлял об этом, пока готовили дастархан, вежливо отвечая хозяину на традиционные вопросы о дороге, делах и здоровье.

Наконец угощение было подано, и люди ушли. Тыкма-сердар сам наполнил его пиалу пенным напитком.

— Прости, что не предлагаю тебе зеленого чая, но — такие времена. За здоровье моего драгоценного гостя.

Вежливо улыбнувшись, капитан сделал глоток. Нет, это был не кумыс, а чал — слегка опьяняющий напиток из сброженного верблюжьего молока. Отсюда следовало, что в распоряжении Тыкма-сердара были только боевые кони, а не молочные кобылицы, что сразу же оценил Млынов. «И зеленого чая у тебя нет для путника из пустыни, и халат твой потрепан, — размышлял он. — Значит, несладко тебе живется у текинцев, сердар…»

— Позволь вручить тебе, отважнейший из туркменских сердаров, мой скромный дар, — теперь Млынов нащупал направление, которое должна была принять их беседа. — Подарок приторочен к седлу моего коня. Вели внести его.

Странно, но сердар искренне, почти по-детски оживился. Конечно, все любят подарки, а Восток — в особенности, но радость при этом полагается скрывать, а скрыть ее Тыкма не смог. «Давно ему ничего не дарили, и он просто глубоко обижен, — подумал капитан. — Текинцы держат его в тени, на подсобных ролях. Отсюда и чал вместо кумыса, и это свидание…»

Слуга доставил упакованную штуку луи-вельветина. Млынов неторопливо, искоса наблюдая за хозяином, распаковал продолговатый тючок, помедлил, резко развернул, и ярко-малиновый цвет отразился на лице сердара. Если бы не гость, он бы, вероятно, всплеснул бы от радости руками…

— Твой подарок подобен дружескому костру в холодную ночь, — тихо сказал туркменский военачальник, погладив нежный бархат загрубевшей в бесконечных кочевьях рукой. — А дружеский костер — свет откровения, и я отброшу неискренность, Млынов. Текинцы перестали прислушиваться к моим советам с той поры, как из Персии вернулся Коджар-Топас-хан с семью тысячами воинов и двумя тысячами персидских рабов. В основном это строители, которых он захватил при своем бегстве в Туркестан. Его из уважения, как знатного вождя, бывалого человека и опытного воина пригласили на военный совет, когда стало известно, что генерал Ломакин собирается в поход, чтобы наказать нас за восстание. И хан убедил восставших текинцев не встречать, как обычно, русских в степи, а отремонтировать старую крепость, чтобы встретить русские войска в обороне за ее стенами. Напрасно я говорил, что степь да верный конь всегда дают возможность джигитам отойти, оставив женщин и детей, потому что русские не продают их в рабство. Отойти, а потом жалить русских в спины, засыпать колодцы и громить по частям. Меня уже не слушали, а после того, как персы отстроили Геок-Тепе и Ломакин вздумал штурмовать ее с ходу и был разгромлен, Коджар-Топас-хан обвинил меня в измене. Текинцы в это не поверили, потому что мои воины сражались отважно, и это все видели. Но они перестали меня слушать. Они больше не делятся со мною добычей и не пускают меня в набеги. Посмотри, я донашиваю ватный халат и дотаптываю грубые юфтовые сапоги. Если бы со мной были только мои воины, я бы давно увел их. Но со мною пошел простой народ, женщины и дети, несколько сот кибиток. Знаешь, что они едят, Млынов? Раз в день — жидкую кашу из джугары[58] или свеклу с кунжутным маслом да дикие травы. Они начали продавать девочек, чтобы спасти от голодной смерти свои семьи, и я вынужден был закрыть на это глаза.

— А разве ты не можешь откочевать на север, сердар? — осторожно спросил Млынов: увести десять тысяч опытных воинов из-под Геок-Тепе было бы весьма и весьма кстати. — Мы откроем тебе все свои дороги, которые сразу же закроем для текинцев.