Сказы и байки Жигулей

Записано со слов моего сродника, человека весьма благонадёжного, служившего одно время в тайной самарской полиции.

Суровая нитка

Один монах, в Никольском монастыре города Самары спасавший свою душу, писал иконы не по указу начальства, а по веленью души. И всякий раз, когда над иконой трудился, на потолок своей кельи частенько глядел.

Вот послушник один к нему и пристал. Расскажи, мол, да расскажи, зачем ты на потолок всё поглядываешь?

Монах долго свою тайну хранил, имея на этот счёт свои соображения. Но всё же решился открыть её послушнику.

– Так и быть, завтра расскажу. Только принеси с собой суровую нитку, аршина три.

Сел монах на другой день писать икону, рядом с собой послушника посадил. Одним концом нитки себе запястье обвязал, другим концом – ему.

Смотрит послушник, а вместо потолка над ним небо свой купол простёрло. И светится в его вышине, на полпути к звёздам, икона. Залюбовался послушник той иконой, про всё на свете забыл!

Потом всё разом исчезло.

Видит послушник, а икона, над которой монах трудился, уже закончена. И сильно похожей на ту, небесную икону получилась. Только рисунком не так хороша и цветом бледнее.

Видение

Нил Родькин и Василий Уткин, молодые рабочие самарского паровозного депо, гуляли по городу. О знакомых красавицах, как водится в таком возрасте, говорили. На Дворянской улице, как раз напротив Струковского сада, нагнал их пьяный парень и без всяких, как говорится, тирад ударил Нила в правое ухо.

Ухо от этого запомидорилось и в размерах удвоилось. Завели друзья тому парню руки за спину и дознаваться стали, за что ударил. А парень рыдает, трясётся, как заяц подстреленный, и ничего толком сказать не может!

Решили друзья тому парню тем же зломанством ответить. Повели его, взашей толкая, в ближайшую подворотню. А парень и не сопротивляется. Нате, мол, бейте – заслужил! Встал у кирпичной стены, воды спокойней, и в сторону смотрит.

Засучил Нил рукава своей красной рубахи, поплевал на кулак, размахнулся и… застыл деревянной куклой на месте. Точно его радикулит стариковский прошиб! Постоял так с минуту, обмяк маленько и виноватой походкой прочь из подворотни пошёл.

Василий, известное дело, за ним.

– Рехнулся, что ли?

Нил ответил не сразу, молча квартала три прошагал. А как лицом цвет обрёл, такое поведал:

– Было мне видение, Васён... Увидел я себя полковником в треуголке, какие во времена Наполеона Бонапарта носили, а парня того – солдатом. Украл будто бы он на кухне пару картох варёных... Голодный, видать, был! А я его за это дело сквозь строй пропустить велел. Кожа с того парня так лоскутами и слезла…

Сказал это Нил, картуз с головы своей сорвал и на тротуар со всего размаха бросил…

Больше в тот вечер ни слова не вымолвил.

Воскресший судья

Один самарский чиновник, носивший мундир с медными пуговицами, приятно блестевшими при ходьбе, на пуговицы эти никогда не смотрел и званием своим – «делопроизводитель губернской приказной канцелярии» – никогда не кичился.

В свободное время чиновник любил читать книги. Романы и поэмы были ему близки! И как-то само получалось, что чиновник по мере чтения книги становился похож на человека, который её писал. Читая книги Пушкина, чиновник темнел кожей, и волосы на его голове, доселе висевшие как нити, начинали кудрявиться. Читая Гоголя, наблюдал, как глиняные горшки, которые сушились на заборе в ожидании вечернего молока, беседовали о погоде. Творчество Тургенева вызывало в чиновнике тягу к красивым, но – увы! – замужним женщинам. Поэтому он читал Тургенева отрывками, успокаивая своё сердце душистым табаком.

Читая книги, чиновник растворялся в их атмосфере, как растворяется в утренней дымке странник, идущий в Иерусалим. А прочитав поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», и вовсе в ней растворился. Говоря более понятным языком, знакомство с этой поэмой поставило крест на карьере чиновника. Он стал  критиканом, трубачом новых демократических идей… и был уволен с работы!

*

Как только это событие произошло, в квартире чиновника стали происходить самые разные чудеса. Прежде всего, стала оживать мебель, ходить на своих коротких деревянных ножках и говорить. А чуть позже, узнав, что у квартиры имеется дверь, за которой находится мир, не разделённый на комнаты и коридоры, мебель стала уходить от чиновника. Каждую неделю что-нибудь уходило: шкаф, комод или шифоньер. И всякий раз, когда такое случалось, чиновник радовался, как дитя. И говорил слова, понятные немногим:

– Ну, здравствуй-здравствуй, добавленный год! Заходи, не стесняйся, чего стоишь у дверей?..

Да, было, о чём поразмыслить на досуге!

И открывая дверь какой-нибудь старой, потемневшей от времени этажерке, чиновник кричал ей вослед:

– Смотри, не ходи к богатым людям – отправляйся-ка лучше к беднякам!..

Соседям чиновника, людям, в основном, состоятельным, такие речи были не по душе. Собрав однажды совет, они объявили чиновника террористом, принимавшим участие в покушении на царя Александра III, и подали на него в суд.

*

При встрече с чиновником судья первым делом спросил: