Скажи что-нибудь хорошее

– Сынок, посмотри еще раз фотографии. На них и есть этот самый горнолыжник. На первой – такой, каким он приехал. На той, где они вдвоем – спустя пять месяцев после моего лечения.

...

Ребенку я бы подарил крылья, но позволил ему самому научиться летать. Стариков я бы убедил в том, что смерть приходит не со старостью, но с забвением (Габриэль Гарсиа Маркес) .

17. Матвей

Матвей был рад, что биологическая мать ушла. В душе остался мерзкий осадок, тем более мужики наперебой обсуждали, какая сочная баба эта Зойка, и бодра, и добра, и весела, и пирогов принесла… Моте было до тошноты неприятно слушать пересуды, он прижал края подушки к голове и постарался отвлечься. Ему страшно хотелось заснуть, чтобы ни о чем не думать, и проснуться, как будто ничего не произошло. Он не мог себе даже представить, что через день или два поедет с Зойкой домой. Эта мысль не давала ему успокоиться. И еще – он думал про деда Ивана. Прошел почти час, когда вернулась Феня. Она снова стала похожа на себя – добрая, улыбчивая, светлая. Только немного озабоченная, даже грустная. Мотя вопросительно смотрел на медсестру, но та изо всех сил делала вид, что не понимает его взгляда. Матвейка вздохнул и достал блокнот. «Что она сказала?» – Он сунул записку Фене.

– Расскажу, не при всех. Главное, не бойся. Жив-здоров твой дед. Это самое главное. Но еще главнее – тебе сегодня снимут гипс! – Фенино лицо засветилось, будто она выиграла в лотерею.

Мотя кисло улыбнулся уголками губ. Мол, прекрасно. А что дальше? Он вдруг помрачнел и быстро написал: «Я смогу говорить?» Медсестра засмеялась.

– Будешь болтать так, что никто остановить не сможет! – Она ласково прикоснулась губами к его лбу. – Поспи, мой хороший. Как раз проснешься, поедем в перевязочную разоблачаться. – Она присела на краешек кровати и стала гладить его по лбу, бровям, переносице. Легонько, как перышком, Феня проводила пальцами по лицу Матвея, немного покачиваясь из стороны в сторону и приговаривая:

– У кошки боли, у собаки боли, у Матвейки заживи.

Под эту детскую присказку Мотя крепко заснул, а когда проснулся, его сразу забрали в перевязочную. Он даже не верил, что через несколько минут его освободят от противных металлических скобок, которые создавали неприятный запах во рту, от гипса и повязок, от которых чесались и потели голова, лицо и уши. Через пару часов Матвейка открыл глаза в своей палате. Возле него так же сидела Феня и нежно гладила его по лицу. В первый момент он даже испугался, что избавление от гипса и скобок ему просто приснилось. Но нет. Во-первых, голове было холодно и легко. Во-вторых, он попробовал приоткрыть рот, и он приоткрылся. Матвею захотелось заорать во все горло, заодно проверить, как открывается рот, но Феня вовремя угадала желание пацана. Она быстро накрыла губы Моти своей мягкой ладошкой и засмеялась:

– Знаю я тебя, подожди хоть немного. Давай постепенно. А то снова заклинит.

Моте не понравилась такая перспектива. Он прошептал одними губами:

– Можно хоть так разговаривать? А голову можно почесать?

Звук собственного голоса в словесной форме был непривычен, голова ужасно чесалась, уши горели огнем, и челюсть при движении напоминала о себе болезненными покалываниями.

– Разговаривай, конечно. Даже рот можно открывать, только не сразу. Все постепенно. Голову я тебе сейчас так начешу! – Феня, смеясь, принялась ерошить волосы на голове у Моти. Ему было очень приятно, он поворачивал голову в разные стороны, как кот, подставляя особенно чувствительные места, и блаженно улыбался, не обращая внимания на боль.

Медсестра Феня от души радовалась за шустрого смышленого пацана, которого полюбила от всей души. Она с удовольствием оставила бы его жить в больнице или даже взяла бы к себе, будь ее воля. Но ее миссия подходила к концу. Послезавтра мамаша увезет Матвея домой, и Феня вряд ли увидит парня еще когда-нибудь. Пока что она должна помочь ему восстановить речевые навыки и оформить документы на выписку.

Они валяли дурака еще минут двадцать. Мотя, забывая о боли, начал смеяться и почти нормально говорить. Ему хотелось бегать, прыгать, хотелось вырваться во двор, пронестись галопом по лужайке, орать во все горло. Он почувствовал себя счастливым и легким. Мужики в палате притихли, они радостно наблюдали за младшим товарищем и, наверное, вспоминали свои детские беззаботные времена.

– Ну все, хватит! – вдруг резко сказала Феня, меняясь в лице. – Я пойду, соберу документы – тебе на выписку через день.

Моте показалось, что на него вылили ушат холодной воды. Он мгновенно присмирел, съежился и умолк. Между бровей залегла глубокая складка.

– Что притих? – спросила Феня. – Радуйся, домой едешь!

Мотя прикусил губу, чтобы не расплакаться, и прошептал чуть слышно:

– Что она сказала?

Феня ответила не сразу.

Она встала, поправила Матвейкину постель, взбила подушку, смахнула с тумбочки невидимую пыль и ушла.