Скажи что-нибудь хорошее

Так и есть – именно из-за нее были слышны несвязные потоки причитаний или рыданий, иногда даже всхлипываний. И именно оттуда доносились дурманящие запахи благовоний или свечей. И музыка! Что это была за музыка! От нее хотелось летать и плакать одновременно, она вселяла дикий, почти животный страх и невероятное желание жить и побеждать. Пашка постоял у двери несколько минут, прежде чем решился прервать завораживающий звуковой поток, которого никогда прежде не слышал. Он осторожно надавил на дверь плечом, опасаясь, что любое неверное движение нарушит целостность мгновения. К счастью, дверь открылась легко и тихо, в образовавшийся проем хлынул яркий солнечный свет. Пашка протиснулся в щель, стараясь не создавать лишнего шума, и, отпуская по миллиметрам, закрыл за собой дверь.

Комната, в которой он оказался, была светлой, просторной и напоминала библиотеку. Огромные шкафы были заполнены книгами, названий которых Шило не знал и не мог знать. Пашка не переставал удивляться своим ощущениям. Книжного, да и музыкального трепета он не испытывал ни разу в жизни. А здесь он совершенно оробел и не понимал, где границы дозволенного. Между книжных шкафов располагался огромный стол непонятного назначения. В городском пространстве он мог быть использован как интерьерная вещь, на которую можно уместить огромное количество глянцевых журналов, фотографий в рамках, цветочных ваз и прочей дребедени. В этом убранстве стол выглядел как рабочий, интерьерный и обеденный одновременно. На нем была навалена куча книг, бумаг, стопки тарелок и чашек, сушки с маком, сахар в комочках, несколько фотографий и… компьютер!!! Этого Шило не ожидал. В такой глуши компьютеру точно не место. Он заинтересовался и подошел к объекту поближе, заодно пытаясь рассмотреть фотографии в рамках, когда вдруг услышал голос, обращенный к нему:

– Зачем пришел, Шило?

...

Я бы объяснил тем, которые заблуждаются, считая, что перестают влюбляться, когда стареют, не понимая, что стареют, когда перестают влюбляться! (Габриэль Гарсиа Маркес)

15. Матвей

Предсказание Ивана сбылось. После визита деда Мотя начал выздоравливать. С каждым днем дела шли все лучше и лучше, уже не так больно было делать перевязки, хотя медсестра Феня все время причитала, недоумевая:

– Как же ты, касатик мой, все это вытерпел, что за изверг тебя испорол до полусмерти… Вот бы ему самому так! Ну, не боись, все будет хорошо. Молитву прочитаю и свечку поставлю за твое здоровье. Будешь, как новенький! Раны заживут, страх пройдет, плохих людей рядом не будет. Ты вон какой у нас шустрый. Тебе бы бегать уже, а? – Пока Феня приговаривала, отвлекая мальчишку, она успевала замочить в марганцовке прилипшие к ранам бинты, осторожно их отодрать, смазать все тело желтоватым раствором йода, присыпать антибиотиком раны и снова завернуть Матвейку в белые одежды. Правда, с каждой перевязкой одеяния теряли в размерах. Единственное, что сильно мешало жить, – невозможность нормально говорить. Хотя в определенный момент это даже сыграло Моте на руку. К тому времени он уже не расставался с карандашом и маленьким блокнотом, который ему подарил Циклоп, выписываясь из больницы.

– Вот тебе, малой. Простой способ выражать мысли, если рот не работает. Так даже лучше. Мужик не должен много болтать. Пиши! – Он оставил свой адрес и телефон, пообещав помочь, если что, и растворился в неизвестности.

Матвейка решил, что Циклоп – отличный мужик, наверное, его будет недоставать в палате. Точно так же, один за другим, более или менее тепло, с Мотей прощались прочие соседи. На их место приходили новые, незнакомые, которые через одну ночь становились своими в доску. Всем нравился молчащий шустрый пацаненок, не по годам рослый и серьезный, к которому никто не приходил. Матвейка стал в больнице вроде сына полка, только бессловесного. Зато Мотя привык читать и писать. Сердобольная Феня сначала читала ему вслух, потом начала подбрасывать книжки для самостоятельного чтения – замусоленные до дыр, иногда протертые до такой степени, что слова приходилось угадывать по смыслу. Через некоторое время Мотя уже не мог представить себе жизнь без книг, он пожирал страницу за страницей, представляя себя на месте героев, раздумывая, как бы сам поступил, попав на необитаемый остров, или будучи заключенным в замок, или наткнувшись на сундук с сокровищами… Матвейка понял, что есть иная жизнь, которой он не мог узнать в своем маленьком мире – мире деда Ивана. Не имея возможности выражать мысли по-другому, он писал обо всем, чего ему хотелось бы, на листочках подаренного циклопом альбома. Сначала его фразы состояли из неуклюжих и не слишком грамотно изложенных выражений типа «кагда снимут павяски», «кто ето», «даи чаю и сахар»… Со временем он научился излагать мысли связно и даже без ошибок. Неуемное поглощение литературы сделало свое дело.