Сказание о Шарьяре

— Ты несносна, болтлива, грязна, глупа,

Нет в тебе ни совести, ни стыда,—

Да?

— Что почудилось в глубине пруда,

С этих пор позабудешь ты навсегда,—

Да?..

И опять, и опять принимались хлестать,

Принимались несчастную бить-пытать,

Были ведьмам подобны девять ханум —

Так вопили злобно девять ханум.

Но особенно зверствовала одна —

Будто стала от крови совсем пьяна:

Раздирала ногтями десятки ран

На спине исхлестанной Шируан.

А другая ханум поступила хитрей:

Ухватив тяжелый медный кумган,

Молотить стала девушку по голове,

Чтобы память у ней отшибить скорей,—

Ох, бывают люди страшней зверей!

А когда после долгих, жестоких мук

Перестала несчастная выть и кричать,

Перестала хрипеть, по-собачьи рычать,

Обессиленная, замолкла вдруг,

И когда поутихла злоба чуть-чуть,

И устали злодейки, прошел их испуг,

Хоть немного решили они отдохнуть

Да взглянуть на дело собственных рук.

Усмехаясь, атласный взяли платок,

Пот сначала утерли со лба и щек,

Чисто вымыли руки — и лишь тогда

С головы своей жертвы сняли мешок,

А едва окровавленный сняли мешок,

Пробежал по губам их веселый смешок:

Сразу видно — не зря потрудились они.

Как-никак своего добились они!

Да, была бы. в живых ее бедная мать —

Не смогла бы, наверное, дочку узнать,

Да и слуги, подглядывавшие в дверь,

Ужаснулись — ее не узнали теперь:

Никогда не блистала она красотой,

Но была и веселой, и молодой,

А теперь, обезумев от лютых мук,

Стала сразу морщинистой и седой.

В луже крови лежит, ни жива, ни мертва,

Тихо стонет, судорогой сведена,

И трясется по-старчески голова,

И густая блестит в волосах седина,

Рот кривится, несвязные шепчет слова,

А в безумных глазах — неподвижный страх,

Развязали — не может подняться с земли,

Вот злодейки ее до чего довели!

А когда осторожно служанки вошли,

Дали пить, приподняться ей помогли,

Ничего объяснить не пыталась она,

Лишь бессмысленно озиралась она,

И оскалила рот — засмеялась она.

Полоумной бродяжкою с той поры

Стала бедная Шируан-шоры

И, босая, лохматая, круглый год,

Бормоча и скаля щербатый рот,

В полусгнивших отрепьях, грязна, страшна,

По проулкам кривым бродила она —

От одних ворот до других ворот.

Где она ночевала, никто не знал,

И о чем бормотала, никто не знал,

Кто добрей, тот давал подаяние ей,

Кто трусливей и злей — от порога гнал.

Знали все про былые мученья ее,

Но не ведали, в чем преступленье ее,

И боялись, и злобно смеялись над ней,

А мальчишки кидали каменья в нее.

Говорили: несчастье приносит она,

Подаянье для виду лишь просит она,

А на деле с шайтаном самим дружна,

Что узнает, ему доносить должна.

Становилась она все страшней и худей,

Все пугливей глядела на встречных людей,

Лишь порой, тряся головой седой,

Бормотала она про каких-то детей

И смеялась, костлявым пальцем грозя —

Мол, об этом чужим говорить нельзя!

Так, наверно, прошло года два или три,

И по-прежнему, голодна, худа,

Бормоча и посмеиваясь всегда,

Все бродила, все что-то искала она,

С обнаженною грудью, не зная стыда

И всему земному давно чужда,

Как старуха, сгорблена и седа,

Еле ноги по грязи таскала она.

А потом наступила опять зима —

Привела небывалые холода,

И пропала она неизвестно куда.

То ли в лютую стужу замерзла она,

То ли где-то настигла ее беда,

То ли в край другой погнала нужда,

Но пропала она, не оставив следа.

Лишь весною, когда из-под снега и льда

Зачернела земля, зажурчала вода,

Чью-то старую шелковую чалму

Две служанки дворцовых нашли у пруда,

Но не стали рассказывать никому.

Детство Шарьяра и Анжим. Песнь восьмая.

О том,

как нетрудно запутаться

в сетях своего же коварства и жестокости,

о ночном разговоре

девяти ханских жен со старой колдуньей

и о том, как оказалось,

что только мешок да нож мясника

могут спасти злодеек от неминуемого наказания

Месть ужасную совершив,

Весть опасную заглушив,

Искру гибельного костра

Хоть на время да потушив,

Шируан-шоры погубив,

В сумасшедшую превратив,

Стали девять ханум решать,

Стали тайно совет держать:

Как возмездья им избежать?

Страшной тайной сумела их

По рукам и ногам связать,—

Придушить бы ее давно,

Кости палкой переломать!

Но пока что старуха одна

В эту тайну посвящена

Да замешана в ней сама,—

Значит, всех выручать должна.

Вот опять закат распростер

Два горящих своих крыла,

И когда потемнел простор

И сгустилась синяя мгла,

И когда в притихших домах,

Боязливо дрожа впотьмах,

Там и сям загорелись огни,

За старухой послали они.

И пронырлива, как игла,

К ним колдунья тотчас пришла,

Будто встречи этой ждала.

На старуху глядят ханум —

Удивляются на нее:

До чего же она страшна,

До чего худа и грязна,

И одета все так же она

В омерзительное тряпье.

А давно ли ей за труды

Дали целый кошель монет —

Золотых, чеканных монет?

Но на вид никаких перемен

У проклятой старухи нет:

Тот же дряхлый халат на ней —

Да, пожалуй, еще дряхлей,

Тот же грязный платок на ней —

Да, пожалуй, еще грязней,

А на деньги, что дали ей,

Стоит лишь на базар сходить,

Можно сорок обнов купить —

Сорок платьев, платков купить,