Сказание о Шарьяре

А лицо — чернее котла,

Да притом подбита скула,

В волосах — помет и зола,

И зловонье, как от козла,

Губы липкие, как смола,

Зубы острые, как пила,

Голос хриплый, как из дупла,

А усмешка хитра, нагла

И по-дьявольски весела.

Содрогнулись девять ханум,

Видя это исчадье зла:

Вот кого им судьба принесла!

Это был долговязый Ходар-мясник,—

Был он тощ, как жердь, и силен, как бык,

Резать скот он привык, потрошить привык,

Весь базар знавал его зычный крик.

Безобразен он был, волосат, низколоб

И с большим бельмом на одном глазу,

Два клыка обрамляли рот, а внизу

Выпирал из-под челюсти дряблый зоб.

Был гнилой халат из одних заплат,

Рукава — до локтей, а полы — до пят,

И багрово-сини от вздутых вен,

Кисти рук свисали ниже колен.

Во дворце очутился он в первый раз,

И дворец богатством его потряс:

Озирался он молча, рот приоткрыв,

Изумленно таращил свой бычий глаз.

А старуха ввела его в пышный зал.

Где сидели в ряд девять ханских жен,

Перед ним в отрепьях своих он предстал,

А на них и атлас, и жемчуг блистал,

И сверканьем взглядов их поражен,

Пестротой нарядов их поражен,

К их ногам на ковер повалился он,

А потом поднялся и так сказал:

«Много лет вам в довольстве жить, госпожи,

Вам готов я, ничтожный, служить, госпожи!

Мне старуха шепнула: я нужен вам,

И хотелось бы знать,— по каким делам?

Прикажите — в любых делах помогу,

Наградите— уж я не останусь в долгу,

Расшибиться в лепешку для вас готов —

Вам усерднее трудно найти слугу.

Если надо сыскать — весь край обегу,

Если надо продать — продам на торгу,

Если надо рассечь — топором рассеку,

Если надо поджечь — ну что ж, подожгу,

Если надо, то где-нибудь на берегу

Я кого угодно подстерегу —

Поломаю кости, согну в дугу

И башку откручу любому врагу,

И при этом в тайне все сберегу —

Буду лгать другим, а вам не солгу!

От усердия печень моя — кебаб,

Прикажите — в любых делах помогу!» —

Вот как нагло хвалился уродливый раб,

И в усмешке расплылся угодливый раб.

Но молчали растерянно девять ханум,

Потому что не знали, с чего начать,

Что страшилищу этому отвечать,

То ли лгать, то ли правду ему сказать,

Да и можно ли дело ему поручать?

Тут старуха сама говорить начала,

Потому что не только колдуньей была,

Но еще и хитруньей, и лгуньей была

И любила мерзостные дела:

«Вот что, милый,— во всем я люблю прямоту,

Обо всем расскажу я начистоту:

Два подкидыша возле дворца завелись —

Неизвестно, откуда они взялись.

Два несносных уродца, два близнеца,

Нет у них ни матери, ни отца,

Никому не нужны — без присмотра живут,

И пускай бы жили возле дворца,

Но они по ночам то и дело встают,

Начинают возиться, кричат, поют,

Нет от них никакого житья госпожам —

Почивать спокойно им не дают!

Ты, я знаю, многих сильней, храбрей,

Так избавь нас от этих уродцев скорей,

Если хочешь награду от нас получить,—

Это дельце мы можем тебе поручить.

Ты мешок возьмешь да наточишь нож,

За пределы страны детей отнесешь

И тайком младенцев этих убьешь,

А иначе становится жить невтерпеж!»

Понял раб — и глаза воровски скосил,

«Что дадите за это?» — хрипло спросил

И тотчас испугался собственных слов —

Задрожал, отступил, губу закусил,

Но спастись желая ценой любой,

Торопясь близнецов послать на убой,

Озабочены только своей судьбой,

Зашептали злодейки наперебой:

«Не тревожься — мы щедро тебя наградим,

Если нам угодишь — и тебе угодим,

Сделав дело, вернешься к нам невредим,

И тебя в дорогой халат нарядим,

Да и обувь тебе подобротней дадим

И монет золотых с полсотни дадим,

И бумагу с печатью большой дадим —

Навсегда от рабства освободим,

На базаре станешь ты старшиной —

Будут люди тебя называть: хаким,

Только нас от младенцев сперва избавь,

Замолчать гаденышей этих заставь,

Потихоньку их на тот свет отправь!»

Всей душой возрадовался Ходар —

Он о новом халате мечтал давно,

Ни о чем не догадывался Ходар,

Что за дети — не все ли ему равно?

Был готов мясник на любое зло,

Сразу понял, что крупно ему повезло,

Но решил, что сперва немного схитрит —

Напустил на себя озабоченный вид,

Был растерян и в самом деле мясник

И не знал, как лучше себя вести,

Страх неведомый в сердце ему проник,

И от жадности стало его трясти,

Торговаться, ломаться боялся он,

Чтобы знатных женщин не прогневить,

И спешить чересчур опасался он,

Чтобы слишком себя не продешевить,

«Что ж,— сказал он, — пожалуй, я соглашусь,

Хоть не всякий решится, а я решусь,

Не люблю детей, но на этот раз

Так и быть — с младенцами повожусь,

Им охотно выпущу потроха,

Да и плата, кажется, неплоха,

А детей ли, баранов ли убивать —

Никакого не вижу в этом греха.

Это дело привычное нам, мясникам,

Кровь пускаем не детям — большим быкам,

А уж я-то особо на это горазд —

Топором разрубаю быка пополам!

Только пусть будет крепким наш уговор,

Вы хитры, госпожи, да и я хитер,

Но зато не бросаю на ветер слов:

Из почтения к вам, девяти госпожам,

Я и сорок детей погубить готов,

Их на сорок частей разрубить готов!»

Так сказал, усмехаясь клыкастым ртом,

Безобразный, зобатый Ходар-мясник,—

Хорошо у него был подвешен язык!

Это ночь новолунья была —

Непроглядна, мрачна, страшна,

Но зато для колдуньи была

Ночь как раз такая нужна.

Спали слуги, стража спала,

И пока не рассеялась мгла,

Поднялась старуха тайком,

Осторожна, хитра и зла,

И зобатого мясника,