Сиротская зима

Время застыло, разговаривать как-то не хотелось. К счастью, подоспела подмога, и открылся второй кабинет. Врач отправил Ольгу на рентген, а Лева слонялся туда-сюда по узкому коридору, почему-то, как всегда в подобных заведениях, окрашенному в унылый серо-зелено-бежевый цвет, какого не встретишь в живой природе — его будто специально создали путем долгого подбора и смешивания красок. От скуки он стал читать многочисленные объявления, составленные исключительно в категорично императивной форме. Это занятие почти увлекло его. В одном месте, где коридор образовывал нишу и интерьер был украшен непременной железной стойкой с двумя чахлыми цветочками в горшках, вдруг возникло яркое пятно. Глянцевый плакат со сверкающей огнями новогодней елочкой грозно призывал: “Не дай гриппу испортить тебе праздник жизни!” — и тут же подсказывал единственно правильный выход: “Будь уверен в завтрашнем дне — сделай прививку”. Это было живое напоминание о том, что там, на улице кипит жизнь, примета сегодняшнего дня, немыслимая раньше стилистика. А рядом — привет из дня вчерашнего — застекленная витрина, верно прослужившая десятилетия, но строгие буквы на ней не выцвели от времени и гласили: “Санпросветбюлле-тень”. Это хорошо годилось бы для игры в слова — любимое развлечение на скучных институтских лекциях. Стекло было чисто вымыто, поэтому не только текст, но и рисунок был виден в мельчайших деталях. Просвещали на предмет бешенства. Главная мысль выделялась жирным шрифтом: “Основа профилактики бешенства — предупреждение укусов”. В правом верхнем углу злобно щерилась собака, изо рта у нее капала слюна, каждая капля величиной почти с ее морду. По мере чтения выяснялось, что самое страшное — “покус” (ну и словечко) бродячей собаки, а если есть хозяин, то есть собака “владельческая” (еще лучше), надо немедленно требовать свидетельство о прививках. И тут Левино санпросвещение было грубо прервано внезапной мыслью: “Собака! С ней же надо выйти не позже десяти вечера, сосед предупреждал, что в противном случае она разнесет комнату в клочья. А тут, похоже, надолго”… Узнать о необходимых уколах Лева не успел — из кабинета вышла Ольга, сильно хромая и неся перед собой в вытянутой руке мокрый снимок:

— Вроде бы перелома нет, но надо, чтобы высох. Ну я вам устроила развлечение. Вы, кстати, не торопитесь?

— Нет-нет. В любом случае надо вас доставить домой.

Они опять замолчали. Лева представил себе, как Олег будет хохотать, слушая рассказ о его походе на свидание. Везет, как всегда.

Перелома, к счастью, не оказалось, сильное растяжение связок — постельный режим, компрессы, мазь, и все это удовольствие минимум дней на десять.

— Помогите мне поймать машину, у нас можно подъехать прямо к подъезду, а дальше я сама справлюсь.

— Нет, что вы, вам прописан постельный режим, так что до постели я вас и доведу.

Получилось весьма двусмысленно, но она, кажется, этого и не заметила или во всяком случае виду не подала. Машину удалось поймать почти сразу, ехать оказалось не слишком близко, но и не то чтобы на край города — на Профсоюзную. Лева опять сел впереди, чтобы Оле было побольше места вытянуть ногу, разговаривать было неудобно, да и водитель попался болтливый — узнав про Олину беду, всю дорогу не умолкая рассказывал медицинские случаи из своей и чужой жизни .

10

— Нет, это решительно невозможно, чтобы ты была в Новый год одна, без друзей, без елки, без вкусной еды. Надо что-то придумать, еще есть два дня. И вообще — такое человеку один раз выпадает. Знаешь, как теперь говорят: “Как встретишь новое тысячелетие, так его и проживешь!” Нет, кроме шуток. Понимаешь, мы должны ехать к маме, она всякого наготовила, ее нельзя обижать, она так нам помогает. Вот вчера…

Оля по обыкновению последнего времени в какой-то момент перестала улавливать смысл. Ей очень хотелось прервать разговор, более того, разорвать наконец эту мучительную многолетнюю зависимость, но человеком она была, в общем-то, бесконфликтным, а главное — повода никакого не было. Зато была причина. И не одна, а по меньшей мере две. Во-первых, отношения попросту увяли, исчерпались — Оля не нуждалась больше в опекунше, а иной основы их дружба не имела. А во-вторых — в углу серебрилась шарами елка, и на кухне звенели вилки-тарелки — Лева накрывал на стол.

— Да-да, конечно. Ты не волнуйся, я не одна. — Наступила пауза. На том конце провода явно возникло замешательство. То есть, как не одна?… А я ничего не знаю, не приняла участия? Вопросы повисли в воздухе. Провода гудели неестественно громко. — И вообще, у тебя полно своих забот. — Оля чувствовала, что говорит не то, что опять главное останется невысказанным, потому что прямо в лоб сообщить, что больше в ее услугах не нуждается, было бы неблагородно, добрые намерения, лучшие побуждения, растоптанные порывы… — Знаешь, я уже взрослая, наконец. Мне стали тяжелы путы твоей опеки. Прости, я знаю, что обижаю тебя незаслуженно. Что ты всегда хотела как лучше…

— Да-да, а получилось известно как…

Она уже вполне владела собой.