Синий дым

Замок стоит на горе.
От начальных времён
Только стены его сохранились.
Врылись глубоко в землю
И дремлют
С угрюмым челом,
Будто чёрной оспой изрытым.
Тяжело их невольное бремя —
Хранить память стольких веков!
Люди разрушили древние башни
И замок отстроили заново.

Вечер благостный близок.
Отдыхая, синеют просторы.
Много киновари и охры
Разбросал осенний закат,
И обвёл золотою каймою
Нарастающие облака.

Горизонт засинён лесами
Благодатного Гатинэ,
И к подножью замка
Взбегает
Многовековой город.
Выщербленный ветрами веков,
Голый и серый камень.
Черепица буро-зелёная,
И изломанно-резкие линии
Островерхих старинных крыш.
И на трубах,
Как птицы на скалах прибрежий,
Рыжие чинно сидят горшки.
Синеватые жилы каналов
Пролегли у подножья домов,
И несут свои быстрые воды,
Будто венозную кровь.

В узких каменных руслах улиц
Автомобили лучами света
Сумерки синие режут.
И бесстыдно кричат витрины
О победе последнего дня.

Слышны смутные шумы города.
Вечерний смех женщины.
Нервная дробь каблуков.

И, повиснув над городом,
С башен собора Рвут пасти,
Тщетно пытаясь исторгнуть рёв,
Глухонемые химеры.

А кругом,
Широким кольцом,
Как охватом мохнатых рук,
Окружили город
Леса. Леса. Леса.

2. «Я стою со знакомым аббатом…»

Я стою со знакомым аббатом
Высоко в амбразуре стены.
И мечтатель аббат,
Со взглядом, закинутым в дали,
Голосом тихим,
Каким говорят на закате,
Мне повествует:

…Пели рога,
Траву красила кровь кабана
И земля была взрыта копытом.
Он добавил:
При этом топтались посевы.
Горе крестьянам! —
Эти леса укрывали
Скот и убогий домашний скарб.

Я подумал:
Они воевали всегда,
Горе крестьянам!

И припомнил восторг неуёмный
Славного трубадура,
Рыцаря-провансальца
Бертрана де Борн.

Его радовали без меры
Эти картины разбоя
Мелких баронских войн.
Его радовало без меры
И то, как в зелёные чащи
Бежали
Всё те же крестьяне,
Палками подгоняя
От страха ревущий скот.

В жизни не было мира,
И нравы были жестоки,
И ближайший сеньор —
Лисица —
Зорко следил за соседом.

И подобно взмаху крыла
Ночной и неведомой птицы,
Аббат всплеснул рукавом
Потёртой чёрной сутаны,
Мне указав на восток.
Там,
На высоком холме,
Среди тёмных осенних чащ
Дотлевали руины
Замка Лисицы.

И мой вдохновенный мечтатель
Начал рассказывать мне
О великой цельности жизни
И о могуществе Рима
В те времена.
— Путь был единый,
Едины стремленья,
И жизни людские сливались
В едином и мощном созвучьи:
Ad majoram Gloria Dei!

Я усомнился,
И осторожно напомнил аббату,
Что мы знаем не только Каноссу,
Но знаем и Авиньон.

И о том, как, корчась, шипело
Человечье мясо
На горящих смрадных кострах.
Чёрно-траурной лентой дым их тянулся
Над чередою веков.