Сингулярность 2.0. Биотех

Единица устала: мы видим это в кривой цепочке следов на снегу, слышим в надсадном дыхании, читаем в цифрах ее синхро-индекса. Поддавшись панике, как и всякий инди, она лишь приближает свой конец. Мы движемся следом. Слышим ее несвязное бормотание. Мы ее видим. Снежная буря, что поднялась еще ночью, удобно скрывает нас от ее глаз. Но спешить незачем: единица заблудилась. Впрочем, она и не знала, куда бежать. Преследовать ее – в известной мере бессмыслица: она погибнет не позднее чем через час, сама; беда лишь в том, что ее синхро-индекс по-прежнему нестабилен. Это вынуждает действовать, дает шанс. Истинная бессмыслица – потерять по невниманию потенциальную нейру. Мы останавливаемся, когда единица падает. Кричит. Долбит кулаками по снегу. Наконец, встает. Ее качает, ветер треплет украденную плащ-палатку. Нет, прогноз излишне оптимистичный: единица погибнет за полчаса. Если не сломается прежде. Мы продолжаем движение. Ее синхро-индекс колеблется возле предельных значений еще десять минут, а затем ныряет в нулевую зону – одновременно с тем, как сама она вновь падает в снег. Ветер срывает с нее плащ, и единица кричит: «Нет! Пожалуйста! Нет!» Она снова поднимается, но теперь уже не бежит – бредет, притом в другую сторону. Назад к Инкубатору. Окружить ее – дело одной минуты. Винтовки наизготовку, дула вниз. Это шанс. Мы останавливаемся, когда единица замечает нас. У нее в руках нож, на котором еще виднеется кровь, и она поднимает его на уровень глаз, как пистолет. Смешная. Одиночный выстрел в небо – и единица с криком сжимается, а нож падает в снег. Она разводит руки в стороны, показывая пустые ладони, но ее синхро-индекс вдруг скачет вверх, едва не пересекая предел. Мы поднимаем винтовки. Девять красных лучей вспарывают снежную круговерть, отмечая точки на груди, боках и спине. «Ну давай, – выдавливает единица, а затем голос ее крепнет: – Давай! Стреляй!» Она рычит, крутится, поворачиваясь то к одной нейре, то к другой. Как будто в этом есть смысл. Инди не меняются. Эмоции – то, что руководит ими; инстинкты и импульсы, сиюминутные порывы – все это выходит наружу в часы тревог и опасностей, обнажая банальную звериную суть. «Ну?! Чего ждешь?!» Ее синхро-индекс вновь падает. Поднимается. Падает. Нестабилен. Так дефектна эта единица или же нет? «Ненавижу тебя, Ева! – кричит она. Голос срывается. – Ненавижу!..» Мы молчим. Значения снижаются все быстрей, пока, наконец, не оказываются в нуле. Единица со слезами падает на колени. Мы опускаем винтовки. Одна из нейр выходит вперед: «Пойдешь сама, восьмая? Или помочь?» Единица поднимает голову и с трудом разлепляет посиневшие губы: «Никуда я не пойду». Но голос дрожит, выдавая ложь – худшую ее разновидность – ложь себе. Нейра опускается на одно колено и протягивает единице руку. «Пора возвращаться», – говорим мы. Туда, где наше место.

1

Когда дверь с шелестом отъезжает в сторону, нейра оборачивается. Белая форма, белые перчатки, мутно-белый щиток белого шлема и, контрастом, – чернота букв «EWA» на правом плече. Лица не видно, да оно и не требуется, чтобы по коже у меня побежали мурашки.

– А, восьмая, – говорит Ева. – Проходи. Ложись.

– К-куда?

Глупый вопрос, но это от волнения. Кушетка прямо передо мной, посреди длинного узкого помещения, загруженного аппаратурой. Я здесь еще не бывала. Потолок теряется в полумраке на высоте третьего или даже четвертого этажа, стены слева и справа – и не стены вовсе, а ряды стеклянных кувезов, опутанных трубками разных диаметров. В приглушенном свете проступают очертания крошечных тел внутри синтетического амниона. Шипят аппараты, слышится плеск жидкости. Меня начинает мутить.

– Впечатляет? – спрашивает Ева.

Я молчу.

Подхожу ближе, хотя ноги едва гнутся. В голове мечутся чужие мысли – вопросы, ответы, бессвязные размышления – раздражающий поток отвратительно-инородной информации.

Дверь снова открывается, и в помещение входят еще две нейры в такой же белой форме, таких же белых шлемах и с теми же черными буквами, вышитыми на плечах. Одна из них проходит мимо, другая останавливается у меня за спиной.

– В чем дело, восьмая? – спрашивает она.

– Ложись, – продолжает первая.

Возвращается и третья:

– Бояться нечего.

Я подчиняюсь, и нейры склоняются надо мной.

В отражении шлемов я на миг вижу свое лицо: светлый ежик волос, бледная кожа, черные провалы глаз. На лбу – штрихкод с номером: 6 103 471 609-8. В Инкубаторе нет зеркал, так что существо в отражении («А тебе это нужно, восьмая?») мне практически незнакомо. Сколько мне лет? На вид может быть и пятнадцать, и тридцать. Кто я? Откуда взялась? Кем была раньше? Память об этом, если и существовала когда-то, давно стерта («Она бы только мешала, восьмая. Не о чем плакать») – еще до первого этапа диагностики. Теперь я никто: единица. Потенциальная нейра.

– Голову набок, – говорит Ева.

Я сжимаю губы.