В гулаговской системе для нейтрализации и подавления активных зековских сил и возможных восстаний широко использовалась вражда между лагерными кастами. Особенно успешно использовалась жестокая, непримиримая вражда между «честными» и «ссученными». К первым относились уголовники, сохраняющие верность своему воровскому закону, те, кто не шел ни на какие сделки с администрацией и гулаговской властью, ко вторым — те, кто сдался власти, пошел в услужение. Обе касты люто ненавидели друг друга. Регулируя по своему усмотрению соотношение этих групп в лагере, администрация руками самих заключенных ликвидировала наиболее активных. Они стравливали недовольных между собой и так ослабляли сопротивление режиму. С этой целью заключенных постоянно перетасовывали — как в шулерских карточных играх. Доставалось в этой кровавой битве и тем, и другим. Объектом такой перетасовки стал и честной вор Цой. Администрация лагерей решила перевести его отсюда в другой лагпункт. «Почему?.. За что?..» — «А вот так. Значит, надо!» Цой почуял, что там его ждет гибель, и как мог противился отправке. Как я ни старался, чтобы хоть чем-нибудь помочь ему, мои хлопоты оказались тщетными. Как будто кто-то специально задался целью изничтожить его. А он сопротивлялся до последнего...
Охранники скрутили ему руки и ноги веревками и бросили в кузов. Когда грузовик тронулся, связанный Цой каким-то невероятным образом изогнулся, спружинил и выбросился из кузова. Его подобрали, снова бросили в кузов, и, чтобы не повторился этот трюк, охранники уселись на него верхом.
Предчувствие Цоя, вероятно, сбылось. Вскоре до нас дошел слух, что его там, во враждебном лагпункте, зарезали. Вот наступило время помянуть и его. Яркого и непримиримого. А чего это я так уж скорблю о нем?.. Да мало ли «честных воров» я повидал в ГУЛАГе?.. А потому что красив был и талантлив. И родился на свет, по всему видно было, не для того, чтобы стать уголовником.
38. Мельпомена (Муза — покровительница театра)
Сравнительно сносной жизни в нашем лагпункте мы во многом были обязаны начальнику культурно-воспитательной части — КВЧ. Вот просто попался вполне приличный человек — бывает же такое? При его содействии в зоне был построен клуб-театр с балконом и даже гостевой ложей. Руководил артистической труппой опытный режиссер Константин Васильевич Крюков, тоже из заключенных. Участникам труппы разрешалось носить волосы (всех остальных стригли под машинку). Желающих попасть в артисты было, как всегда, куда больше, чем требовалось.
Меня Константин Васильевич тоже привлек к работе как художника спектаклей. А позже и как исполнителя ролей, даже сделал своим помощником в постановочном деле. Он заканчивал десятилетний срок заключения и готовил себе замену.
Он ушел на свободу — мы остались. После его ухода начальник КВЧ неожиданно предложил нам поставить пьесу Славина «Интервенция»! Странное это было предложение, ведь у нас в лагере не было заключенных женщин, а даже простое общение с вольнонаемными было строжайше запрещено. Мне пришлось основательно искалечить пьесу Славина: заменить почти все женские роли на мужские, кроме, разумеется, одной — банкирши и попутно бандерши мадам Ксидиас. Эта мадам должна была оставаться женщиной, иначе терялся весь смысл и шарм пьесы. Роль мадам Ксидиас я поручил очень талантливому парнишке, Леше, а одну из самых выигрышных ролей Фильки-анархиста — моему товарищу Славе Ивлеву.
Почти весь реквизит, костюмы, декорации, бутафорию мы делали сами. Репетировали каждый вечер после работы. Множество хозяйственных проблем, которые непрерывно приходилось решать, поглощали все свободное время, а ведь еще были и творческие — как-никак мы со своим дилетантским рылом вторгались в изящный огород Мельпомены, Музы — покровительницы театра.
Наконец настал день генеральной репетиции. Спектакль принимал сам начальник КВЧ. Все волновались, как первокурсники перед сессией, а больше всех, наверное, я. Но генералка прошла довольно успешно. Особенно хорош был Лешка в роли мадам.
Постановка была принята, и назначен день премьеры. Мой дебют в роли постановщика вроде бы удался. Возможно, об этом отрезке моей лагерной жизни я не стал бы рассказывать, если бы не следующий эпизод, связанный со спектаклем. По сценарию в конце пьесы Филька-анархист произносит такие слова: «Власти приходят, власти уходят, бандиты остаются». На одной из репетиций Слава Ивлев, исполнитель роли, произнося эту фразу, случайно повернулся к пустой ложе. Я мысленно представил, как бы это выглядело в день премьеры, когда в ложе будет восседать лагерное, а возможно, и более важное гулаговское начальство.