Синдром удава

Скоро из конторы за мной прибежал посыльный. Офанасов набросился на меня:

— Безобразие! Превратил участок в бандитский притон!..

Только после того как я рассказал ему о вчерашней укладке бетона, он поутих.

В системе ГУЛАГа уголовники, осужденные на небольшой срок, и «бытовики» считались, как я уже говорил, «социально близкими». Они по сравнению с «контриками», осужденными по 58-й статье, находились на привилегированном положении. Из них состояла лагерная элита — нарядчики, бригадиры, писаря, дневальные, повара, заведующие баней, хлеборезкой, клубом, — словом, все те, кого мы называли «лагерными придурками». Многие из них имели пропуска на выход из зоны и бесконвойное хождение по городу.

Кстати, один из таких «социально близкий», заведующий хлеборезкой и по совместительству дневальный «кума» (оперуполномоченного), в течение длительного времени воровал хлеб и недодавал его заключенным.

Долго его не могли уличить, обыски ни к чему не приводили И немудрено, он прятал пайки в надежном месте — под диваном в кабинете оперуполномоченного.

Еще один «социально близкий», числившийся на нашем участке маляром, не раз был уличен в воровстве. И вот как-то ко мне на участок пришла с запиской от. Офанасова сотрудница нашей конторы. В ее городской квартире надо было побелить потолки. Другого расконвоированного маляра не было, пришлось послать его. Через день хозяйка квартиры явилась снова, вся в слезах: украли вещи. Маляр клялся, что ничего не брал. Я не знал, что и подумать, ведь действительно нелепо воровать там, где никого, кроме тебя, не было. Он настойчиво повторял одно и то же в свое оправдание, и трудно было не согласиться с ним.

В это время в прорабскую зашел погреться бригадир штрафной бригады Алексей Костырев, известный в прошлом грабитель. Я рассказал ему о случившемся.

— Вещички сам принесешь аль помочь? — обратился Алексей к маляру.

Тот снова начал божиться, что ничего не брал. Тогда Костырев снял с гвоздя вафельное полотенце, накинул его на шею маляру, толчком в плечо повернул его к себе спиной, перехватил полотенце поближе к шее и коротким резким поворотом руки сдавил им горло. Лицо маляра побагровело и тут же начало синеть, глаза полезли из орбит, рот судорожно раскрылся, и из него набок вывалился побелевший язык. Я схватил Костырева за руку, требуя прекратить истязание, но он оттолкнул меня.

— Не мешай, я знаю, что делаю!

— Да ты ж его задушишь, может быть, он, действительно, ни при чем.

— Тебе веши нужно вернуть? Тогда потерпи и не мешай!

Алексей ослабил полотенце; маляр пришел в себя.

— Ну как, принесешь вещи?

Маляр взмолился:

— Лешенька, я не брал, я ничего не знаю!

И снова резкий выверт руки, полотенце сдавили горло. Маляр попытался еще что-то сказать, но вместо слов получился сдавленный хрип, а затем тело его обмякло и безжизненно рухнуло на пол, как только Костырев отпустил полотенце. Я подумал, что несчастный уже мертв и проклинал себя, что связался с Костыревым. Тем временем маляр ожил, поднялся на ноги и, как будто ничего и не произошло, бросил сквозь зубы:

— Ладно... ваша взяла.

Через полчаса все украденное было на месте. Мы так и не узнали, где все это он прятал и помогал ему кто-нибудь или это он все сам...

Работа на участке хотя и была более чем хлопотной и даже не безопасной, но, в общем, меня устраивала. У нас постепенно сколотилась литая команда, или, по официальной лексике, — здоровый коллектив! Что, прямо скажем, было делом редким для разношерстного состава заключенных.

В бригадах было несколько прибалтийцев - они составили костяк участка. На них всегда можно было положиться. Я уже упомянул литовца Витолдса. Исключительно добросовестный, крепкий, смелый парень. Однажды, когда вышла из строя плавильная печь, он сам полез в еще не остывшее чрево и находился там почти две смены, с небольшими перерывами, пока авария не была устранена.

Почти все зеки нашего участка получали максимальный зачет дней и полную пайку хлеба. Я подобрал надежных бригадиров. Мне здесь зачитывали два, а то и три дня за день, и я не спешил возвращаться в контору. Серафим Алексеевич уже не раз и в шутку и всерьез спрашивал:

— Не надоело бездельничать на участке? Не пора ли вернуться в контору?.. Много дел накопилось.

Я отвечал ему, что за «безделье» на участке мне засчитывают два дня за день, а за конторские дела — только полтора.

Но возвратился из длительного отпуска вольнонаемный начальник участка Азиев, и мне все-таки пришлось вернуться в контору. Правда, Офанасов вскоре снова обратился ко мне за помощью. У одной из фабричных труб начал разрушаться верх. Венчающая трубу чугунная корона весом в несколько центнеров могла упасть. Нам поручили снять корону и разобрать верхний разрушившийся участок кирпичной кладки. Задача была не из простых.

Предлагалось построить леса вокруг трубы и с них вести разборку. Сооружение таких лесов на всю высоту трубы требовало много времени, а корона могла упасть в любой момент и снести леса с людьми, разрушив строения внизу.