Синдром Л

– Нет-нет. Это очень важно. Да ты, наверно, догадываешься… Это была плата за твою жизнь. Только не думай, что ты должна себя винить за то, что случилось. Мне твоя жизнь дороже своей, да и всего остального тоже… Они это понимали. Сергуткин сказал: давайте логично рассуждать. Мы этой историей вообще по закону не должны заниматься. Это же чистая уголовщина. А мы не только занимаемся, но и бросаем на это дело самое отборное подразделение, которое готовили годами. И потери среди них ожидаются нешуточные. А ведь у них почти у всех жены, дети. А уж парень, который в банду внедряться будет, – это и вообще просто смертник… А у него тоже дочь… Как я могу просить их подставлять свои головы под пули ради человека, который для них – враг государства, враг организации, в которой они работают. Я им должен сказать с чистой совестью, что успех операции отвечает высшим государственным интересам. Что он поможет укрепить государственную безопасность. От вас всего-то и требуется: подписать обязательство о сотрудничестве. Стал уверять, что я ни в коем случае не буду обыкновенным агентом. Ко мне будет обращаться с просьбами, да и то крайне редкими, только лично он, Сергуткин. На более низком уровне никто и знать об этом не будет. Ну и с тех пор, сколь ни поразительно, действительно обращались с просьбой только один раз. Когда приезжал корейский президент, он потребовал встречи с диссидентами, прежде всего со мной. Сергуткин попросил ругать правительство и КГБ последними словами. А потом сказать: но в продовольственной помощи не отказывайте, иначе от голода будут умирать не гэбэшники, а простой народ. Ирония, конечно, в том, что я и без всякой просьбы говорил бы ровно то же самое. Разве что, может быть, ругал бы власть не столь безоглядно. Им-то выгодно было, чтобы у корейского президента создалось впечатление, что у нас на свободе вот такие отчаянные диссиденты гуляют, да еще их на машинах возят, хорошую зарплату платят. Талоны дают. Я, правда, не удержался, сказал президенту: я – исключение, которое подтверждает правило. Но понял ли он? Справился ли переводчик с задачей? Ты же знаешь этих корейцев, по выражению лица ничего не поймешь…

Так что ничего больше я вроде бы плохого не сделал… Но все равно факт остается фактом. Я – агент! По-народному говоря, стукач. Сколько бы раз за последние годы ни произносил я эту фразу, каждый раз мороз по коже, как будто внутренности обжигает. Обманывать своих единомышленников внутри страны, всех, кто тебя годами поддерживал в мире… Что может быть гнусней?

– Так вот почему ты в последнее время свою правозащитную работу забросил… А я-то думала, ты просто устал… разочаровался. Решил – безнадега.

– И безнадега тоже… иногда кажется, никому в этой стране никакие свободы, никакие права человека не нужны, здесь какую-то особую, другую породу человеческую вывели, не такую, как в остальном мире. Ну а ему, остальному миру, на нас наплевать. С тех пор, как нашли замену нефти и газу, мы стали лишними. И ядерные головки наши отсырели и давно никого не пугают. И не волнует никого, что здесь происходит, раз нам так жить нравится. Поэтому ощущение, что ты занимаешься чем-то совершенно бессмысленным, борьбой с ветряными мельницами… знаешь, существовать с этим знанием… тяжело. Ужасно.

– Может быть, и тяжело, и ужасно, но не настолько, чтобы… И при чем тут мой Саша?

– Вот это самое поразительное. Во время последней встречи Сергуткин говорит: видите, как мы вас редко беспокоим. И дальше так будет. Но в следующий раз, может быть, если я сам вдруг не смогу, кто-то придет от меня. Но как я его узнаю, говорю, как мне убедиться, что он от вас? Пароль и отклик, что ли? Ох, увольте от этих шпионских игр. Он говорит: пароль не пароль, а он процитирует вам вашу любимую книгу, запрещенную, между прочим… Он скажет: «Не только неприязнь к согражданину была возведена там в чувство солидарности, но и недоверие к собственной личности и ее судьбе приняло характер глубокой самоуверенности». А вы в ответ можете процитировать следующую фразу: «В этой стране поступали – доходя порой до высших степеней страсти и ее последствий – всегда иначе, чем думали, или думали иначе, чем поступали».

Я, конечно, рассмеялся. Говорю, мне не столько даже интересно, кто это вам про мои литературные вкусы стучит, сколько вопрос задать наконец хочется: почему вы Музиля-то запретили? Он же не из Отмененного Времени. И вообще, писал про Австро-Венгрию… А тот в ответ: вы думаете? А мне кажется, до сих пор актуально, и не только для австрийцев. Я говорю: вот вы за такие слова диссидентов на перевоспитание в работные дома отправляете. Или в Сибирь ссылаете… А он: так то диссидентов… И смеется. И в конце беседы говорит: у вас завтра день рождения? Читайте газеты, мы вам подарок сделаем…

И действительно, смотрю, в официальной хронике: указ о реабилитации романа «Человек без свойств». Гослиту поручено подготовить издание. Обычно такие штуки без всякого шума делаются, а тут – подарок.