Симон

У Симона было ощущение, что его оплевали. По-хорошему, нужно было подвинуть монументальную грымзу и пройти в кабинет. Но решимости на это ему не хватило. Обзывая себя трусом и идиотом, он вышел из управления, обдумывая объяснение, с которым явится к прорабу. Дойдя до края площади, столкнулся с Сусанной и, ошеломленный ее красотой, последовал за ней, стараясь держаться на таком расстоянии, чтобы она не подумала, будто ее преследуют.

Она шла по кромке улицы, обходя лужи, закинутая за плечо растрепанная коса переливалась янтарным золотом, невзрачное школьное платье и грубые, растянутые на коленках хлопковые чулки не портили, а наоборот, подчеркивали ладную ее фигуру и стройные, идеальной лепки, икры. Апрельское солнце выглянуло на недолгий миг из марева наливающихся душной влагой облаков и, запутавшись в ее волосах, медленно угасло, успев озарить ее притушенно-робким сиянием. «Если прищуриться, она, наверное, и без солнца замерцает», – подумал Симон.

Он проследовал за ней до дома, но подойти не решился. Следующим утром, опрятно одетый, в хлопковой клетчатой рубашке и тщательно отутюженных брюках, дожидался ее возле забора дома Безымянной. Когда Сусанна поравнялась с ним, он поздоровался и сразу же представился. А потом попросил позволения сопроводить ее до школы. Она собиралась отказать, но, растерявшись, вместо того чтобы покачать головой, кивнула. Не мешкая он забрал у нее сумку с учебниками, повесил себе на плечо.

– Пошли?

– Вообще-то я хотела отказать! – очнулась от оцепенения Сусанна.

– Поздно, – рассмеялся он. Смех ему удивительным образом шел, и она, невольно улыбнувшись, согласилась – так и быть.

На площади она махнула рукой в направлении Мирной улицы:

– Нужно подождать.

– Что ж, подождем.

Заметив подругу, беседующую с незнакомым молодым человеком, Меланья вздернула брови и замедлила шаг. Возможно, решила она, это ее родственник, о котором она не знала. Но, подойдя ближе, она мгновенно узнала юношу, который много лет назад защитил Сусанну от одноклассников. Меланья тогда приросла от испуга к земле и не смогла, как другие дети, пуститься наутек. Очнувшись, она соврала, что просила не трогать ее. Сусанна не стала ее выдавать и пролепетала, что она действительно ее защищала. Это и стало причиной их мгновенно завязавшейся дружбы. Одна из девочек прониклась благодарностью к другой за то, что та не стала изобличать ее во лжи. А вторая просто обрадовалась возможности приобрести подругу.

Тем же вечером матери Сусанны резко стало плохо. К приезду скорой она почти не дышала. Уложить ее на носилки не удалось – в лежачем положении ее непрестанно рвало. Ее перенесли в машину и кое-как усадили. Сусанна расположилась рядом, обхватила ее руками, прижалась губами к ее бледному, в ледяных каплях пота, виску. В реанимационную палату ее не пустили, но уходить она отказалась и осталась ждать в приемной. Позже к ней присоединился отец. Она взяла его тяжелую, пахнущую набрякшей землей и лошадиным навозом натруженную руку в свою, развернула, погладила каждую трещинку, каждую мозоль, легонько подергала за кривой, переломанный в двух местах и неправильно сросшийся мизинец. Он поцеловал ее, тяжко вздохнул. Оба при этом не проронили ни слова, но Сусанна не сомневалась – никогда прежде они не были так близки и откровенны друг с другом.

Под утро их впустили в палату, чтобы дать возможность попрощаться. Мать уже отходила, измученная кровавой рвотой и нестерпимой болью в желудке. Дочь свою она не узнала, а вот мужу улыбнулась – слабой мимолетной улыбкой, и даже попыталась коснуться его, но не смогла пошевелить рукой. Сусанна не замечала ни ее агонии, ни того, как она, задыхаясь, хватает бледными губами воздух и сучит пятками по застиранной простыне. Единственное, что она видела, – это удивительно ясную улыбку, на недолгий миг озарившую ее искаженное болью лицо, и склонившегося над ней мужа, считавшего эту улыбку знаком благословения.

Она потом долго не могла простить себе того, как умудрилась, детально и прилежно изучая окружающий ущербный и тягостный мир, проглядеть то пронзительное чувство любви, которое пронесли сквозь нелегкую свою жизнь два этих несчастных человека. Именно тогда, наблюдая за тем, как угасающая в нестерпимых страданиях мать не отводит взгляда от лица мужа и даже пытается подбодрить его улыбкой, она с ужасом осознала ту огромную цену, которую заплатили ее родители, вынужденные пожертвовать ради своей любви буквально всем, и в том числе – собственными детьми.