Симон

– Ты бы хоть намекнула, кого сон касался. Может, я бы смогла уберечь! – взмолилась Софья. Но Вардануш безмолвствовала.

– И зачем тогда приходила?! – зло крикнула ей в спину Софья. Вардануш сникла плечами, опустила голову, но оборачиваться не стала.

Уснуть, конечно, Софья не смогла. Сбегала в часовню, поставила свечки. Вернувшись, несмотря на раннее время, обзвонила детей, удостоверилась, что все у них в порядке, попросила беречь себя. Близнецы отшутились, Василиса, позевывая, отчитала шепотом – рядом спали девочки: «Мам, ну как ты можешь верить во всякую чушь?!»

– Так то не я, то Вардануш, – заоправдывалась Софья.

– Нашла кого слушать! Дурочку!

– И то верно, дочка, – обрадовалась Софья и, успокоенная, пошла накрывать стол к завтраку.

К полудню Баграта не стало.

Едва справили сорок дней, Василиса засобиралась с детьми в Ереван. Бывший муж, получив приглашение в Королевский филармонический оркестр, перебрался в Лондон, оставив ей свою квартиру. На мольбы родных не уезжать она ответила твердым отказом – было невыносимо оставаться в городке, который напоминал о тяжелой утрате. Софья, понадеявшись, что это может удержать дочь, и попросив не проговориться братьям и отцу, рассказала, что Симон все эти годы тайно ей помогал.

– Дочка, видишь, как много людей тебя здесь любят. Я, папа, братья. Даже Симон, хоть и незримо, был рядом. Деньги через Вардануш передавал. На тебя. На коляску для близняшек. И на могильный камень Баграта… – перечисляла она, загибая пальцы.

– Мама, не надо, – тихо попросила Василиса, и Софья впервые заметила, до чего она похожа на Бениамина: выражением лица, жестами и даже тем, как скользнула, словно ударила, тяжелым взглядом и, будто бы опомнившись и пощадив, спешно отвела глаза.

Потом, уже после переезда дочери, когда Софья по своему обыкновению сидела на веранде и, прислушиваясь к звукам просыпающейся природы, пыталась вздремнуть, в ее памяти всплыл тот старый разговор с Косой Вардануш о вещем сне, о котором нельзя никому рассказывать, иначе Баграт проживет меньше отпущенного ему срока.

– Неужели проговорилась? – сквозь вязкий сон подумала Софья, но сразу же отогнала эту мысль – если даже проговорилась, судьбу человека разве этим можно изменить?

Что касается бердцев, они много раз, цокая языком и удрученно качая головой, обсуждали причудливые узоры, которые рисует на полотне жизни провидение. Никто из них не сомневался, что приключившаяся много лет назад недолгая связь Симона и Софьи была задумана для того, чтобы однажды, вычурно переплетясь судьбами, прийти к подобному горькому финалу. Но никому из них в голову не приходило усмотреть в том горьком финале хоть малейшее осуждение небес. Какое может быть осуждение, когда именно из таких печальных, радостных и полных страдания дней и складывается вся человеческая жизнь.

Рисунки

В третьей аптеке тоже не оказалось берушей. Провизор, полная девушка с круглыми детскими щеками и едва заметным пушком над верхней губой, виновато развела руками – вчера закончились.

– С каких это пор армяне полюбили беруши? – не стала скрывать раздражения Сусанна.

– Не то чтобы полюбили, просто поставляют крохотными партиями. Вот и разлетаются.

– Так заказывайте больше!

– Заказываем. А толку? Все равно привозят в лучшем случае с десяток упаковок.

Сусанну подмывало выпалить колкость, но она прикусила язык – уж за поставки точно не провизорше держать ответ! И все же, выйдя из аптеки, она со злорадством подумала о ее полноте и усах. Совсем еще молодая, но успела заработать проблемы с гормонами. К сорока годам превратится в расплывшуюся, страдающую одышкой потливую квашню. Хорошо, если замужнюю. Благоверный небось станет волочиться за каждой юбкой и изменять жене при первой возможности. Хотя поводов для ревности давать будет мало: сам-то, поди, не Ален Делон. Алены Делоны на таких толстухах не женятся.

Буря, бушующая в Аравийской пустыне, подхваченная ураганным ветром, достигла юга Армении. Солнце раскалило добела крыши домов. Нестерпимо жаркий воздух (казалось – чиркни спичкой, и он мгновенно загорится) царапал нёбо. Песок лез из всех щелей, раздражая свирепой настойчивостью. Придорожные кафе убрали с открытых веранд столики, иначе песчаная крупа умудрялась испортить блюдо за то короткое время, пока официант нес его клиенту. В закрытых помещениях было чуть легче из-за постоянно работающих вентиляторов. Столы приходилось протирать каждые пять минут, еду подавать под крышкой, а любые напитки – в штофах. Кофе же приносили в узкогорлой джезве. Люди разливали его по чашкам и, обжигаясь, мгновенно выпивали, проклиная непродыхаемую летнюю жару.