Silent Mill

— А-а, это, — небрежно улыбаюсь я. — Он давно сломан, этот счётчик. Не обращай внимания, старина. Идём.

— Сломан… — повторяет Понч, семеня за мной. — Сломан… Конечно, как же я сам не догадался!..

Выйдя из лифта, мы оказываемся посреди небольшого холла, из которого, или в который, ведёт один единственный коридор

— Ну что ж, — говорю я, — чёртову дедушке просто некуда больше было податься.

И уверенно шагаю по всё такой же красной дорожке в узкий, не больше полутора метров в ширину, ход.

Коридор начинает водить нас по кругу. Во всяком случае, мне так кажется. Бесконечные повороты, всё время в одну и ту же сторону, через каждые двадцать–тридцать шагов — от них начинает кружиться голова. Чтобы не стало плохо, я принимаюсь считать их.

После сорок третьего поворота коридор снова выводит нас в тот же холл.

Но как такое может быть?.. Не было же ни одного перекрёстка!..

— Весело! — говорит Понч.

Но ему совсем не весело — это сразу видно по его толстым губам, которые бессильно кривятся и квасятся, пытаясь вымучить жалкую улыбку.

И всё же, это не тот же самый холл. Потому что лифта в нём нет. Значит, это точно такой же холл на другой стороне гнутого коридора. Зачем? Ни одной двери. Два совершенно пустых холла в разных, кажется, сторонах здания. На несуществующем семьдесят девятом этаже.

— Что же нам теперь делать, сэр Алонсо? — вопрошает пузан, и я вижу, что он совсем пал духом.

— Идти обратно, дружище Белли, — улыбаюсь я.

— Не надо было нам садиться в этот лифт, — скорбно качает он головой, пытаясь таким образом сгладить упрёк. — Я же говорил, что…

Я хлопаю его по плечу, не давая договорить. Его нюни мне сейчас совершенно ни к чему. Хлопаю и решительно поворачиваю обратно. Толстяк вздыхает и плетётся за мной. Он исходит потом от страха, бесконечной беготни и тяжёлой сумки с деньгами.

Я снова считаю повороты — теперь уже налево.

За очередным, тридцать шестым поворотом коридор вдруг обрывается, а дыхание перехватывает от бешеного холодного ветра и высоты. Под нашими ногами — провал высотой в семьдесят девять этажей. Над нашими головами — серая хмарь вместо неба. Из этой хмари траурно–медленно опадает на город снег. Мы стоим на длинном и узком — не более полутора метров в ширину — заснеженно–обледенелом выступе над пустотой, в которой погряз город. Нас того и гляди сдует.

Красная дорожка, которая теперь свисает в пропасть и полощется на ветру, вдруг сдвигается с места и, медленно, как эскалатор в «Ховард трэйд билдинг», двигаясь по скользкому паркету, везёт нас к бездне. Далеко внизу, в полной тишине, наполненной только свистом ветра, по улицам–шнуркам ползут блохи–машины.

Краем глаза я вижу лицо Понча. Глаза его выпучены и заиндевели ужасом — пялятся в пропасть.

— Что это, Белли?! — кричу я. — Ты что–нибудь понимаешь?

— Не больше вашего, сэр, — мычит Понч. — Боже! Я боюсь высоты!

В какой–то момент, пока мы пятимся обратно, Понч оскальзывается и валится на дорожку, которая пытается утащить нас в пропасть. Сумка с деньгами выпадает из его разжавшихся пальцев и, переваливаясь с боку на бок, как неуклюжий увалень–пингвин, катится к краю.

Закричав, я прыгаю к ней, хватаю холодную ручку, едва не на полкорпуса соскользываю за сумкой в бездну. Дыхание перехватывает, рот открывается в безголосом крике, глаза лезут из орбит. Кажется, в штанах становится мокро. Уже приготовившись к полёту, чувствую, что Белли успел схватить меня за ноги и держит и пытается втянуть на узкий островок тверди. А дорожка, подначиваемая ветром, медленно–медленно, но тянет нас к краю бездны.

Мы барахтаемся на ней несколько минут, неумолимо приближаясь к смерти. Наконец, Пончу удаётся втащить меня назад. Я так и не выпустил сумку с деньгами из одеревеневших пальцев.

Мы встаём и, осторожно выбирая каждый шаг, держась друг за друга, поворачиваем назад.

— Алонсо, Алонсо… — слышу я голос, который едва способен перекричать вой ветра.

Подняв глаза, вижу старика в инвалидной коляске. Коляска стоит в начале коридора. Старик сидит в ней, свесив седую голову на плечо. Его иссушенное старостью лицо туго обтянуто кожей, больше похожей на древний пергамент с полустёршимися письменами. Глаза без всякого выражения смотрят на нас.

— В кого ты превратился, сын мой! — продолжает старик и голова его дёргается и подрагивает вслед каждому слову.

— Кто ты? — кричу я, выдёргивая из–за пазухи пистолет. — Какого чёрта тебе надо? Зачем ты завёл нас сюда?

— Вы сами себя сюда завели, — трясёт головой старик. — Разве такую дорогу я для тебя готовил, Алонсо? Что же ты наделал, мой мальчик! Когда, где потерял ты себя и свою веру?

Теперь я узнаю его. Опять он!

— Выведи нас отсюда, чёртов старик! — кричит Понч и тоже трясёт своим «Сфинксом». — Я смертельно боюсь высоты!

— А ты, Белли, — переводит старик взгляд на моего спутника. — В кого превратился ты?!

Этот толстый болван стреляет. Пуля дырявит стену где–то за головой старика. Я бью пузана по рукам, опуская ствол вниз. От неожиданности он делает ещё один выстрел. Пуля чмокает пол и, взвизгнув у меня над ухом, улетает убивать снежинки.