Сила, слабость и неразумие

А Паня и точно уснулъ, тихо уснулъ, навкъ уснулъ! И когда пробился въ окно утренній, бловатый свтъ, то лицо Пани было такое прекрасное, спокойное, улыбающееся, чистое, точно и для него насталъ Новый годъ, съ новою жизнью. Не врила мать, что этотъ красавецъ съ густыми кудрями уже не человкъ, но ея сынъ, а мертвое тло, кусокъ земли… Богато хоронила его барыня, много пвчихъ, монаховъ и священниковъ пригласила она на отпваніе. Раздала денегъ на поминовеніе его души, памятникъ мраморный поставила надъ его могилой, лампаду неугасимую затеплила, а мать купила внокъ изъ цвтовъ и положила на краю сыновней могилы; не было у нея денегъ для другого украшенія этой могилы…

— Что же вы здсь, что ли, остаться хотите? — спросила барыня, когда прошелъ двадцатый день. — Пора и домой хать.

— Да я и собираюсь хать, — отвтила невстка:- мн мои родители вчера на дорогу прислали, я попутчиковъ жду.

— И со мной можете дохать, въ тарантас за двоихъ мста хватитъ.

— Намъ не по пути. Я въ Москву ду, къ своимъ, — отвтила невстка.

— Вотъ глупости! Имъ и самимъ плохо жить. Что вамъ нужду-то терпть? Можете жить со мною.

— Мн не хочется стснять васъ…

— Что за стсненіе!

— Нтъ, вамъ спокойне быть одной.

— Ну, вотъ еще выдумали, обимъ мста будетъ! — сказала барыня; она привыкла къ невстк, хоть та и была слабая и неумлая.

— Нтъ, я уже ршилась. Вы привыкли жить одн, вамъ надо жить однмъ.

— Ну, какъ хотите, была бы честь предложена! Проживу и одна, — молвила барыня, и странное дло! — ей какъ-то непріятно было выговорить это слово: «проживу и одна!» Всю дорогу думала она: «да разв я одна живу? Вонъ у меня и Глашка живетъ, и Матюшка живетъ, и Оля, да мало ли кто у меня живетъ, такъ что же это я говорю, что я одна живу?..»

И все-таки ей казалось, что она одна живетъ, даже сердилась она на себя, точно пророчество неразумнаго внука совершилось надъ ней и помутило ея умъ сильный.

Пошли дни за днями. Барыня принялась попрежнему хозяйничать, попрежнему холсты считать, оброки сбирать, больныхъ лчить, молебны служить, почетомъ пользоваться, и говорили про нее во всемъ городишк: «добродтельная, счастливая женщина!» Только посл смерти внука старая барыня не любила оставаться безъ людей, и хоть странницу какую-нибудь, а ужъ позоветъ въ себ ночевать и толкуетъ съ нею до тхъ поръ, пока у самой глаза не отяжелютъ, пока сонъ не склонитъ, а чуть проснется — и будить гостью, чтобы слышать человческій голосъ, чтобы чувствовать, что около нея есть люди…

— Тяжело жить одной, — говорила она иногда.

— Э, матушка, — отвчали ей:- да когда же это вы одн-то остаетесь? всегда у васъ кто-нибудь есть, домъ вашъ — чаша полная, находить въ немъ пріютъ и званый, и незваный. Когда же вы одн-то остаетесь?

— А все же… — вздумаетъ возразить барыня и, махнувъ рукою, умолкнетъ, потому что и въ самомъ дл: когда же она одна остается?..

1886