Уложив Оливию в ее кровать, присел на край матраса, расстегивая тонкие ремешки туфель на ее изящных щиколотках. Будь я большим ублюдком, помог бы ей переодеться в пижаму, но на сегодня с нее было достаточно стресса, как бы мне ни хотелось увидеть эти мягкие изгибы без одежды. Видите, я все еще немного гребаный джентльмен.
– Не уходи, – тихо прошептала Оливия, когда я накрыл ее одеялом и уже вставал, чтобы покинуть комнату. Ее глаза по-прежнему были закрыты. – Пожалуйста.
Знала ли она, что одно это слово, слетающее с ее губ, способно было придавить меня к земле своим гигантским весом. Я стянул с себя пиджак и сбросил ботинки, забираясь на кровать и притягивая Оливию ближе, пока ее голова не легла мне на грудь. Моя рука зарылась в ее волосы, поглаживая кожу головы. Странное чувство сближения, рожденное из отчаяния и боли, пронизывало воздух, окутывая нас особым коконом, в котором не было места вечным спорам, разнице в возрасте и нашим дрянным семьям. Все, что в нем осталось, – только мы. И это ощущение было в миллиард раз приятней, чем все разы, когда я парил на облаке эйфории, отключаясь от реальности. Сейчас мне хотелось навсегда остаться в этом состоянии, почувствовать его каждой клеточкой тела и ничего не упустить, чтобы, очнувшись наутро, не обнаружить себя опустошенным и потерянным, как это обычно бывало.
Дерьмовый привкус вчерашнего пива скатался на языке, так что я поворачиваюсь на бок, счищая слюну зубами и выплевывая ее прямо на пол. В этом гнилом доме все равно вечно царит бардак, так что Зик даже не заметит. Он вообще ничего не замечает или может только делает вид, оставаясь расслабленным, даже когда на хвосте у него висят копы.
Я бы хотел быть таким, как он, ничего не чувствовать: ни тревоги, ни страха, ни боли… Вот причина, по которой всю последнюю неделю тону в этой пучине забвения. Когда я под кайфом, все остальное будто исчезает, сменяясь легкостью. Она временна, но при первых проблесках сознания я просто продолжаю принимать, чтобы снова забыться.
Мои веки открываются, и первое, что бросается в глаза, – полка с футбольными трофеями, выигранными во времена учебы в школе. Какого хрена я делаю в своей комнате? Неужели Карсон нашел меня и притащил сюда, чтобы я в полной мере ощутил мощь его бессердечия и силу ненависти к себе? Или он хочет, чтобы я умолял оставить меня в покое?
Окно в моей комнате выходит прямо на задний двор, и я с тошнотой в горле думаю о том, какой вид теперь из него открывается. Половину детства и юности наблюдал, как тускнеет каменное надгробие на могиле моей матери, год за годом оказываясь усыпанным желтыми листьями и утопшим под слоем снега, теперь же где-то рядом с ним установлено другое.
Чувствуя, что нужна новая доза, сажусь на кровати, и первое, что привлекает мое внимание, – блеклое бурое пятно на простынях. Оно слишком маленькое, чтобы всерьез беспокоиться, но чувство страха уже расползается по венам, я осматриваю свое тело, руки и ноги, но не нахожу никаких повреждений. На мне нет белья, а кожа немного покрыта чем-то, напоминающим засохшую кровь. Я не чувствую боли. Что за черт? Полностью голый, встаю с кровати и иду к зеркалу в полный рост, осматривая себя, насколько позволяет угол обзора. Снова ничего, мой взгляд возвращается к кровати, я пытаюсь воскресить в голове вчерашний вечер и ночь, но не помню ни хрена из того, что было, даже то, как попал в этот дом и эту комнату.
У меня нет сил, чтобы разбираться с пробелами в своей памяти, поэтому, чувствуя озноб, я набрасываю на себя простыню и роюсь в кармане куртки, что валяется на полу, пока не достаю пакетик белого порошка, одолженный у Зика. Не требуется много времени, чтобы привычными движениями распределить его на две дорожки перед тем, как дать моему телу и разуму то, чего они хотят. Об остальном я позабочусь потом, не имеет значения, сколько времени потребуется, чтобы вспомнить вчерашний день, сейчас я просто хочу забыть все остальное.
Глава 26
Оливия
Скольжение стопы, шаг, взмах, поворот, шаг, скольжение, шаг, поворот, взмах, шаг, плие.
Капля пота прочертила дорожку от основания шеи между лопаток и затерялась в низком вырезе на спинке бледно-зеленого домашнего топа, впитываясь в ткань. Контраст холодного воздуха и моей разгоряченной кожи заставлял тело дрожать, что в сочетании с хаотичными импровизированными движениями ощущалось как контролируемый нервный срыв. Острое возбуждение заставляло даже стены сотрясаться, поддаваясь вибрации, хоть музыка почти не звучала из колонок стереосистемы.
Скольжение, шаг, поворот, взмах.