Сила ненависти

Струйка белого дыма поднималась к небу, пока по моему телу неторопливо разливалось спокойствие. Две таблетки успокоительных и щепотка травки приводили расшатанные за день нервы в норму.

Вчера мне позвонил скупщик из южной части города, сообщив, что вещь, в точности похожая на описанную мной несколько дней назад, попала на прилавок одного из его ломбардов в Чикаго. В этом я ни разу не сомневался, ведь рано или поздно почти все потерянное или украденное попадало к Честеру и его подельникам, будто его загребущие руки – огромный сифон в сливе канализации, тянущейся через всю страну. Но что меня по-настоящему удивило, так это описание парня и запись с камеры чикагского ломбарда, которую мы с Чесом отсматривали этим утром.

Хадсон гребаный Коэн, игрок-вышибала из Балтимора, оказался настолько пустоголовым, что пришел сдавать украденное кольцо сам, да еще и в том же городе, где его шаловливые ручонки поорудовали. Ему хватило мозгов только на то, чтобы не принести похищенное сразу же, а дождаться следующего товарищеского матча в серии.

Скользкий ублюдок не просто так прессовал меня в день последней игры, он терся там, потому что знал о моем талисмане. Теперь я понимал смысл кивка и почему его приятель по команде ослабил напор. Мое отвлечение злостью и амбиции сыграли им на руку. Обычно игрокам запрещалось носить украшения во время игры, будь то пирсинг или любые другие травмоопасные вещи, я же всегда плевал на это правило, за что и поплатился. Была ли травма, последовавшая за этим, мистическим результатом пропажи кольца, простым совпадением или ловко просчитанным ходом со стороны Хадсона, я не знал. Одно было ясно – это дерьмо не сойдет ему с рук. Так что запись со всем необходимым уже была направлена копам.

Первым же рейсом я вылетел в Чикаго, но не стал разыскивать Коэна, чтобы до ареста переломать ему руки, сразу отправившись в ломбард. Честер велел своему парню придержать кольцо и дать мне убедиться, что я ничего не перепутал. Ошибки быть не могло, на ободке из белого золота прямо вокруг бриллианта квадратной формы свернулись два золотых крыла, как бы обнимая камень, надежно удерживая его внутри. Я слишком хорошо знал, как выглядит эта вещица, за годы изучив ее в деталях, сотни раз убеждая себя, что оставил его просто потому, что мог.

– Ты будто ангел, созданный на небесах, – всплыли в голове слова матери. – И ты обязательно встретишь другого ангела. Такого же чистого и светлого… И ты полюбишь ее всем своим сердцем.

Я не верил ни единому ее слову. Она обещала, что всегда будет рядом, а потом солгала, лишив себя жизни. Бросила нас с Дэмиеном, подарив мне на память ненависть к миру, а моему брату – свое слишком мягкое сердце. А потом и Дэм ушел, оставив после себя зияющую рану. Как после такого вообще можно кого-то любить?

Но мне нужно было возвращаться, чтобы успеть к помолвке, поэтому отправил эти мысли далеко в подсознание и покинул город так скоро, как только смог, немного подремав в самолете. Мне нужна была прежняя бодрость, поэтому я закинулся эфедрином[14] перед тем, как войти в дом Карсона.

Оливия уже была здесь, нервно осматривалась и, должно быть, злилась, когда поняла, что я опоздал. Мне пришлось остановиться в тени колонн, окружающих особняк, чтобы немного понаблюдать за ней. Я был приятно удивлен, когда стройная нога грациозно выпорхнула из разреза непривычно женственного для Оливии платья, открывающего плечи и подчеркивающего верх. Вообще, весь ее вид каким-то непонятным образом выбил из меня дух – со всеми этими воздушными тканями и вплетенными в волосы цветами она походила на плод моей фантазии больше, чем на нечто реальное. Руки чесались, желая прикоснуться к чему-то настолько невинно-прекрасному и совершенному, но я все еще стоял в стороне, боясь спугнуть и просто пялясь, как какой-нибудь маньяк.

Я видел множество взглядов, направленных на мою невесту в этот вечер, и не мог винить никого из тех мужчин, но то, как напряглись плечи Оливии при появлении Смитстоуна, заставило меня выйти из оцепенения и пойти прямо к ней. Голос ее дрожал, но был не лишен стойкости, что всколыхнуло в моей груди необъяснимую волну гордости. Однако тревожное ощущение чего-то невысказанного витало в воздухе, когда скользкие глаза этого говнюка исследовали каждый дюйм тела моей будущей жены. И мне это ни капли не нравилось, как и ей, судя по всему.

Пришлось прервать беседу, разумеется, не потому, что мне внезапно в подробностях предстал образ того, как я сворачиваю шею Смитстоуну, заставляя его навсегда отвернуться и закрыть свои чертовы глаза, а только для того, чтобы Оливия не чувствовала дискомфорта. Это я продолжал повторять себе, ведя ее к танцполу, и то же самое проговаривал как мантру, пока мы танцевали так близко, что ее дыхание несколько раз перехватывало.