Сила ненависти

– Блядь! – ругается, сидя на другом конце кровати. Я пытаюсь сесть, все еще не понимая, что происходит и почему вдруг стало так холодно. Тянусь к нему, чтобы заверить, что он не сделал мне больно, вообще-то скорее даже наоборот, так что волноваться не о чем. А еще мне очень хочется его поцеловать, потому что он сам до сих пор этого так и не сделал. Но он отбрасывает мою руку как ядовитую змею и шипит. – Убирайся!

– Что? – не верю и встаю, путаясь в одеяле. Между ног покалывает, но я обхожу кровать, вставая прямо перед ним. – Посмотри на меня, это я, Ливи.

– Я сказал убирайся, – сквозь зубы выдавливает Доминик, не поднимая головы. Он выглядит разъяренным, комкая в руках простыни под собой и дышит так часто, что я отступаю на шаг. – Ты чертов ребенок! Чем я думал? Чем ты думала? – Я снова собираюсь возразить, но он резко встает, выдвигая прикроватный ящик и вынимая оттуда что-то, завернутое в пакетик, не вижу, что это, но он весь вспотел и дрожит, а глаза полны еще большей злобой.

– Я не понимаю. – Мой голос растворяется в его смехе, когда он наклоняется и берет с пола свою футбольную майку, швыряя ее в меня.

– Проваливай, я говорил, что тебе здесь не место! – затем широким шагом уходит в ванную, заставляя меня вздрогнуть от громкого хлопка двери.

Не обращая внимания на кровь, онемевшими пальцами натягиваю на себя его одежду, с энтузиазмом мазохиста вдыхая ее запах, и плетусь к двери, на ходу собирая свои разбросанные вещи. Я ухожу, а мое сердце остается на полу его спальни, растоптанное босыми ногами и обескровленное, выдранное с такой силой, что в груди остается только кровоточащая дыра.

Доминик

Наши дни

Снова взял свою старую майку, стоя спиной к Ливи. Она тихо всхлипывала, завершая свой рассказ, а я точно знал, почему не мог вспомнить ту ночь. С вероятностью в сто процентов принял еще больше дури после того, как вышвырнул ее из своей спальни и из своей жизни. После того как лишил ее девственности. А потом как ни в чем не бывало заявился в ее дом спустя два года, шантажируя и предлагая руку и сердце. Как вообще можно предлагать то, чего у тебя нет?

Но оно было там, билось, ударяясь о ребра, разрываясь на части от осознания, какой отвратительный ужасный поступок я совершил. Я обернулся к Ливи, глядя, как она вытирает слезы.

– И после всего ты сохранила ее, – протянул майку между нами, не веря, что у меня хватило духу задать этот вопрос.

– Как напоминание, – сказала она, с ностальгией глядя на выцветшую ткань в моих руках и пожимая плечом. – Сначала оставила ее, потому что хотела запомнить лучшую ночь в своей жизни, но потом решила, что она символизирует то, от чего я должна держаться подальше. Я всегда думала, что это любовь, но потом это превратилось в нескончаемый круговорот боли. Знаешь, что в этом самое смешное? – Я проглотил язык, испытывая отвращение к себе и погибая с каждым ее новым словом. – Если бы все мои чувства можно было просто отключить щелчком пальцев, я бы все равно не стала. Не потому, что мазохистка, а потому, что боялась узнать, каково это – жить по-другому. Не оглядываться на твой голос в толпе, не выискивать взглядом, не задерживать дыхание каждый раз, стоило тебе войти в комнату. Я уже не помнила, каково это – не любить тебя, Ник. И не хотела забывать.

Я знал, что любые мои слова ничего не изменят, и, не помня наверняка, так же знал, что была лишь одна причина, по которой так жестоко оттолкнул ее. Она была олицетворением света, а я – жалким наркоманом, убившим собственного брата, вором и отребьем. И вот теперь я слетел с пьедестала, на котором прятался от себя самого, вернувшись назад. Все тот же моральный урод, закидывающийся колесами, как шестилетний ребенок конфетами, а она по-прежнему стояла здесь и все еще смотрела на меня, как на единственного мужчину в мире.

– Я не заслуживаю тебя, Ливи, – горечь собственных слов разъедала горло, мои ноги подкосились, и я опустился на колени, наплевав на дискомфорт и отголоски боли, подползая к ней и утыкаясь головой ей в живот. – Что я наделал… Прости меня… прости… – Сам не знаю, как сорвался и начал рыдать, наверняка теперь выглядя еще более жалким. Мне хотелось вскочить и биться головой о стену, но это не вернуло бы нас назад и не загладило бы мою вину. Я мог бы списывать все только на нелепую случайность или проблемы с отцом, но понимал, что причина сидела глубже и у меня были целые годы, чтобы что-то исправить, но я даже не пытался. Просто прятался за маской, становясь кем-то другим – милым парнем, улыбающимся с рекламных плакатов и бегающим по полю, словно в мире не существует шлейфа из проблем, оставленных в прошлом. Потом спускался на дно и жалел себя, когда это Ливи была той, кто заслуживал извинений и почестей. Поэтому цеплялся за ее талию, шепча и умоляя о прощении, проклинал себя и все свое существование, не понимая, как исправить содеянное.