Сиблинги

Вообще сегодня вечером все со всеми ссорились или ходили с таким видом, будто у них температура и они заболевают. Это тоже из-за Беляева. Гошка не мог объяснить, почему. Просто знал, что теперь всё будет по-другому. Как – непонятно. И эта неизвестность – самое паршивое.

14

– Как я задолбалась вам всем сопли вытирать…

Долька сидела на табуретке и ревела. На голове у неё топорщилась причёска-«пальмочка». Это Людочка сделала.

Когда Гошка отказался убирать игрушки и хлопнул дверью, Людочка взяла Дольку за руку, отвела на кухню, усадила и начала причёсывать. Собрала Долькины волосы в хвост, накрутила на него свои резиночки.

Людочка не знала, почему, но ей казалось, что от смешной причёски Долька утешится. Она ведь почти взрослая – значит, её можно утешать, как маленькую:

– Не плачь, моя храбрая девочка!

Так Людочке говорила одна медсестра в больнице. Людочка помнила больницу – белую кровать с двумя толстыми подушками, врачей. Они все были добрые и Людочку хвалили за то, что она такая хорошая и послушная девочка, не капризничает, не плачет. А она и правда почти не плакала. Только иногда, когда начинала болеть голова… Очень сильно. Тогда Людочке казалось, что голова у неё становится огромной и горячей, и от этого слёзы сами капали. Но и тут её никто не ругал, а приходила медсестра и делала укол. Совсем не больно, честное слово! Людочка даже не боялась ни капельки. «Храбрая моя девочка!» – говорила медсестра. И голова становилась прохладной, спокойной… Людочка засыпала.

Утром приходили доктора, говорили взрослые слова: авария, комиссия, лаборатория. Иногда Людочку возили «на обследование» – подключали к ней разные приборы с экранами и проводами. Включали мультики, песенки, просили Людочку считать до десяти или называть дни недели. И снова говорили непонятное: анамнез, магнезия, амнезия. Один старенький доктор подарил ей котёнка игрушечного.

Вместе с этим котёнком Людочку и забрали сюда, к Дольке и другим. А что было до больницы – вспоминать не хотелось. Никто и не просил.

Из духовки тянуло горячим хлебом и жжёным сахаром. На тумбе между плитой и холодильником лежал Беляк, смотрел укоризненно. То ли коту Долькина причёска не нравилась, то ли он сухари не любил.

15

Долька умела сушить сухари. Бабушка научила. «Будет день, и будет пища». Бабушкин голос – сухой, строгий, с нотками диктора «радиоточки», звучал в памяти.

«Стыдно из-за такой ерунды распускаться! Глупости какие! Мы живы, здоровы, одеты, обуты. Есть свет, тепло, вода. Хлеб, соль, спички, сахарный песок. С голоду никто не пухнет. Что ещё для счастья надо? А?»

«Мы умерли, – мысленно огрызнулась Долька. – А так – да, у нас всё хорошо. Ты права, баб Тань».

Долька подошла к плите, открыла духовку. Сухариками пахло… Как дома.

Бабушка Таня насыпала сухарики в миску синего стекла, всегда держала её на кухонном столе. Угощала всех – соседок, сантехника, Долькину маму, когда та забегала в гости. «Чем богаты, тем и рады. Я, Долорка, хлебом никогда в жизни наесться не смогу. Колбасой наемся, картошкой… А хлеба мне всегда ещё хочется».

Когда баба Таня умерла, у её портрета поставили рюмку водки, накрыли ломтиком хлеба. Долька обиделась. Никто не понимал, что это неправильно. Баба Таня водку никогда в жизни не пила, её поминать надо только хлебом!

Синей стеклянной миски на планетке не было. Долька стряхнула сухарики в чистую суповую тарелку. Пригоршню сразу сгребла в салфетку, сунула в карман. Тёплые. По бедру мурашки побежали. Тоже как в детстве: идёшь утром в школу, а в кармане свежие сухарики. И утро уже не такое холодное и колючее. Пока Долька жила у бабушки, дорога до школы была короткой, через двор наискосок. Путь длиной в три сухарика.

– Доль! Долька, а полетели гулять?

– В такой темнотище?

– Какая разница. Зато дёргаться не будешь, правда?

– Кривда! Ну, ладно, полетели.

Долька встала, отряхнула комбез. Вытерла лицо посудным полотенцем. В кухонной двери мелькнуло непривычное отражение. «Пальмочка». Хм… Забавно.

Дольке никто никогда не делал причёсок. То есть бабушка в детстве косу заплетала, и всё. А так, чтобы с девчонками, чтобы подружки… Долька про такое не любит вспоминать. На планетке, конечно, время всех лечит. Но не до конца. Иногда прошлое – это очень больно.

16

В институте время еле тянулось. На планетке уже почти сутки прошли. Там, наверное, волнуются. А Витьку тут гоняют по кабинетам, проверяют на вменяемость. Измеряют и пульс, и температуру. Ещё рост и вес, они же изменились. И проводят всякие тесты, выясняющие, в порядке ли мозги.

– Посчитай от ста до одного, вычитая семь.

– Девяносто три, восемьдесят шесть, семьдесят девять…

Витька где-то сбился, в конце должно было получиться два, а потом вроде бы минус пять. Но на этом тесте все гуманитарии сбиваются. Если бы Витька в школе сбился, на него бы наорали. А в НИИ никто не орёт. Только Веник иногда.