Сиблинги

Женька хотел возразить. Пивные банки – это на один выстрел. Они же стеклянные, с ними взрослые к ларьку ходят. А Женькин дед носит пиво в голубом бидончике, в котором сам Женька таскает квас. И осколки стекла повсюду будут, вдруг кто потом порежется? Они же сюда купаться ходят… Но Макс объяснил, что в будущем другие банки, жестяные.

Когда родители звонили и просили сына к телефону, Женьке казалось, что он как стеклянная банка. Одно неловкое движение – и осколки… Поэтому на вопросы Женька всегда отвечал, что «дела хорошо» и «в школе всё нормально». Потому что родители далеко и ничем помочь не смогут.

– Макс, можно я ещё постреляю?

– Валяй, дятел. Но сам заряжай, я посмотрю.

Небо было голубым и очень чистым. Как школьная доска, которую протёрли перед первым уроком первого сентября. Патроны золотились. Женьке казалось, что они должны немного звенеть.

Он щёлкал предохранителем. Ждал, когда Макс надует и привяжет к канистре пару новых шариков. Вдоль длинной отмели плясали мелкие злые волны.

– Так, дятел, смотри. Что это, по-твоему?

– Цепь. От велосипеда.

– Молодца.

– Она лопнула, да?

– Ты её порвал, когда Некрасова таранил. Что можно сделать такой цепью?

– Ударить?

– Снова молодца. А ещё, Жень, ей можно что-нибудь перетянуть. Например, шею… А когда на этой шее жилы выпирают, по ним можно, например, ножом полоснуть.

– Макс, я так не могу. Не умею.

– Ты и летать сперва не мог, вспомни.

– Ну… да, наверное.

– А во-вторых, надо уметь через «не могу». Если на тебя нападают? Если угроза жизни? Ты же не хочешь быть, как этот… вечная жертва! Мы здесь для чего, дятел? Чтобы мир переделывать, понял?

– Как тогда, на пожаре?

– Как тогда, на пожаре. С людьми не всегда добром можно, ты учти. Иногда напугать нужно, для их же блага. Или по шеям надавать.

– Это как?

– Показать? – Макс сделал вид, будто сейчас схватит Женьку за шиворот. Женька отбежал к велосипеду, ухватил руль. – Вот! Правильно. Давай в седло, а то сидишь, как собака на заборе.

– Да?

– Суперзвезда. Всё, Женёк, языком чесать закончили. Я из тебя человека сделаю.

– А сейчас я кто?

– Трепло кукурузное! На старт!

Макс насмехался, дразнился. Но было весело.

2

Ночью Гошке приснилась фигня. Будто он просыпается от того, что хочет пить, идёт на кухню. Берёт чайник, чтобы отпить из носика, а оттуда выползают змеи. Маленькие, чёрно-серебряные. Некоторые просто змеи, а некоторые ящерицы, с лапками. С лапками – неядовитые. Или наоборот. Гошка забыл, кто там безопасный, а кто может до смерти укусить. И проснулся от страха.

Не сразу вспомнил, что лично его до смерти не укусят. Потом сообразил, что вправду хочет пить. Но сил, чтобы встать с кровати, нет. Как во время болезни.

У Гошки сползло одеяло, плечи мёрзли. А сил закутаться тоже не было. Может, реально простуда? Но ведь сиблинги почти не болеют. Только после вылетов иногда отходняк. Но это нормально. Как же пить хочется…

В горле всё ссохлось. Гошке снится, как он спускается на кухню, берёт чайник… Из него выливается несколько капель. Странно, что чайник пустой, ведь он такой тяжёлый! И снова из носика лезут ящерицы и змеи, они крупнее и длиннее, ещё противнее.

Ящерицы, змеи. Раздвоенные языки.

Гошка снова просыпается. Понимает: сон длился несколько секунд.

Но пить хочется по-настоящему.

Если бы здесь был Витька! Тот Витька, прежний. С его рисунками, анекдотами. Гошка бы сказал: прикинь, Витёк, мне чайник приснился, а в нём гадюки разные! А тот ответил бы: сам ты гадюка разная, спать не мешай. Или подушкой бы кинул.

Витькина кровать светлела в тёмной комнате, как будто отсутствие Витьки было материальным.

Даже если бы там спал взрослый Беляев, Гошка бы его разбудил. Попросил бы воды принести. Даже нового, страшного Беляева…

Пить хочется…

Раздвоенные языки – это у лжецов. Когда человек знает одно, а говорит другое. Когда говоришь, что ты не трогал хронометр, ты лжец.

Гошка кое-как сполз с кровати. Натянул футболку. Вышел в коридор, потопал в сторону кухни.

Из комнаты близнецов доносился храп. Казалось, Серый храпит тоже как-то с заиканием. А у Никифорова было тихо. Дверь приоткрыта, но не было слышно даже сопения.

Гошка спустился в кухню, цапнул со стола пустую чистую кружку. Посмотрел на чайник, но трогать не стал.

Из крана текла обычная вода, холодная, чистая. Без всяких змей и ящериц. Гошка сделал два крупных глотка. Налил ещё воды, хотя пить больше не хотелось, и с кружкой побрёл обратно.

Теперь Никифорова было слышно: он бормотал во сне. Будто страшный сон пересказывал. Если страшный быстро рассказать – он не сбудется.

Гошка вошёл в его комнату, прислушался.

– Ножом… с каната… за пуделя ответит… Макс, а если я промахнусь?

И про Макса, и про нож? У Макса вообще есть ножик. Когда-то он пытался научить Гошку игре в ножички, но психанул так, что показалось – он этим ножичком Гошку зарежет. Может, Женьку Макс тоже напугал? Они теперь мотаются куда-то по утрам на великах. Макс его тренирует, что ли?

Женька вскрикнул во сне, как будто ему сделали больно. Гошка не выдержал, потрогал его за плечо:

– Женёк, эй!.. Ты чего?

Тот резко дёрнул головой, уставился на Гошку.