Шрам

Бруколак сидел и слушал разглагольствования и неубедительные построения членов совета, которые боялись перемен и думали лишь о сохранении баланса сил в городе. Он старался спокойно выслушивать пустые и нелепые рассуждения, оторванные от реальности. Члены совета устроили дискуссию об истинной природе правонарушения, совершаемого Любовниками. Кое-кто предлагал обратиться к чиновникам Саргановых вод через голову их правителей – беспочвенные, невыполнимые, бессвязные идеи.

И вот кто-то из присутствующих назвал имя Саймона Фенча. Никто не знал, кто это такой, но имя его повторялось все чаще и чаще среди меньшинства, возражавшего против подъема аванка. Бруколак ждал, надеясь услышать наконец конкретное предложение. Но спор опять быстро ушел в эмпиреи, в никуда. Вампир ждал и ждал, но ничего разумного сказано не было.

Он чувствовал, как солнце огибает мир с другой стороны. Чуть больше чем за час до рассвета он перестал сдерживаться.

– Боги и трах небесный, – зарычал он своим кладбищенским шепотом. Члены совета в испуге замолчали. Он встал и раскинул руки в стороны. – Я несколько часов слушал, как вы несете бессмысленную херню, – прошипел он. – Глупости и безрассудство. Вы – сплошная серость! – Последнее слово прозвучало как проклятие. – От вас никакого толку. Никакой пользы. Прочь с моего корабля!

На мгновение в комнате воцарилось молчание, а потом члены совета стали подниматься на ноги, тщетно пытаясь сохранить хотя бы видимость достоинства. Одна из них, Вордакин, одна из лучших, женщина, к которой Бруколак сохранил каплю уважения, открыла было рот, чтобы возразить ему. Лицо ее было белым, но она не сдавала позиций.

Бруколак распростер руки, как крылья, над головой и, открыв рот, выкатил язык и щелкнул ядовитыми клыками. Руки его были изогнуты, точно зловещие крюки.

Рот Вордакин тут же захлопнулся, и она с гневом и ужасом на лице пошла к двери вслед за своими коллегами.

Оставшись один, Бруколак опустился на свой стул. «Бегите скорей домой, ходячие кровяные мешки», – подумал он. На его лице внезапно появилась ледяная ухмылка – он вспомнил о заключительной пантомиме. «Сиськи лунные, – иронически подумал он, – они, видать, решили, что я сейчас превращусь в летучую мышь».

Когда он вспомнил объявший их ужас, ему на память пришло единственное другое место, где он жил открыто как немертвец. При этом воспоминании Бруколака передернуло. Исключение из его правила, единственное место, где воздаяние страха между живыми и вампиром оказалось недействующим.

«Слава лордам крови, слава прощенным, богам соли и огня, мне больше не придется возвращаться туда». В то место, где он был свободен, – принужден к свободе, – от любого притворства, от всех иллюзий. Там, где обнажалась истинная натура мертвых, живых и немертвецов.

Родина Утера Доула. В горах. Он вспомнил холодные горы, безжалостный кремневый камнепад, гораздо более склонный к прощению, чем этот вонючий город Доула.

Глава 19

В огромной мастерской квартала Джхур собралась чрезвычайная комиссия.

Одной из опор экономики Джхура было производство летательных аппаратов. Фабрики Джхура гарантировали качество своих изделий – жестких, полужестких и нежестких дирижаблей, аэрофлитов и двигателей.

«Высокомерие» было крупнейшим летательным аппаратом в небе Армады. Захваченный много десятилетий назад, он затем получил повреждения в каком-то забытом бою и был сохранен как диковинка и как средство наблюдения. Мобильные аэростаты города едва достигали половины его длины; самые крупные, двухсотфутовые, деловито тарахтевшие над городом, носили странные имена вроде «Барракуда». Возможности аэростроителей были ограничены: в Армаде не хватало места для огромных ангаров, где можно было бы строить громадные аппараты вроде нью-кробюзонских – разведчики и миршокские челноки, семьсот футов металла и кожи. Кроме того, у Армады не было потребности в таких аппаратах.

Но теперь, кажется, такая потребность возникла.

На следующее утро после разбрасывания листовок бригадир джхуровских аэромастерских, размещавшихся на пароходе «Опека», собрал весь наличный состав предприятия – строчильщиков, инженеров, конструкторов, металлургов и всяких других. Множество недостроенных корпусов дирижаблей остались на своих местах, а рабочие отправились слушать бригадира, который, запинаясь, принялся рассказывать о новом задании.

У них было две недели.

Сайлас оказался прав, подумала Беллис. У него не было ни малейшей возможности попасть в состав экспедиции, направляющейся на остров. Даже она, сторонившаяся всех городских интриг и скандалов, все чаще и чаще слышала о Саймоне Фенче.

Конечно, пока все это были лишь смутные слухи. Каррианна сказала что-то о человеке, который сомневается в проекте, и он, мол, читал какой-то памфлет, написанный неким Финком, или Фитчем, или Фенчем. Шекель сказал Беллис, что, на его взгляд, это замечательная идея, но он слышал, будто некто по имени Фенч говорит: мол, Любовники напрашиваются на неприятности.