Шрам

Он улыбнулся и, откинув назад волосы, попробовал воздух своим раздвоенным языком, а потом жестом пригласил гостей садиться. Он смотрел, как они, настороженно поглядывая на него, рассаживаются за столом темного дерева – люди, хотчи, ллоргиссы и другие.

– Нас обошли, – продолжил Бруколак. – Предлагаю обдумать контрмеры.

Сухая осень во многом казалась похожей на Сар-гановы воды. Палубы сотен челнов, барж, блокшивов светились в темноте и полнились звуками из таверн и игрален.

Но над всем этим мрачно нависал деформированный силуэт «Юрока». Он бесстрастно, не осуждая и не одобряя, присматривал за веселыми компаниями Сухой осени, и те отвечали, время от времени поглядывая на него с какой-то осторожной, беспокойной гордостью. Они напоминали себе, что у них больше свободы, есть право голоса, в отличие от жителей Саргановых вод, что они лучше защищены, чем в Ты-и-твой, что они вольны в своих решениях больше, чем обитатели Шаддлера.

Обитатели Сухой осени знали, что многие жители других кварталов считают кровесбор слишком высокой ценой, но объясняли это глупой чувствительностью. Жители Сухой осени указывали, что больше всех протестуют новички, насильно привезенные в Армаду, суеверные чужаки, еще не успевшие привыкнуть к армадским обычаям.

Местные напоминали новичкам, что телесные наказания в Сухой осени отсутствуют. Тем, у кого есть печать Сухой осени, власти частично оплачивают товары и развлечения. Если решаются важные вопросы, то Бруколак созывает общее собрание, на котором каждый имеет право высказаться. Он их защищает. Его власть ничуть не напоминает анархическое, непредсказуемое правление, существующее в других кварталах города. Сухая осень безопасный, цивилизованный квартал, улицы ухожены. Поэтому кровесбор – не такая уж высокая плата.

Они любили свой квартал, были привязаны к нему. «Юрок» стал для них талисманом, и каким бы шумным и сумбурным ни выдавался вечер, они время от времени поглядывали на очертания корабля, черпая в этом спокойствие.

В ту ночь, как и в любую другую, мачты-башни «Юрока» цвели нездешним свечением, известным как «огонь святого». Огонь этот в особых случаях светился на всех кораблях (например, во время грозы или при очень сухом воздухе), но на лунокорабле он вспыхивал с ритмичностью прилива.

На него летели ночные птицы, летучие мыши и мотыльки, танцевавшие в его сиянии. Они ударялись друг о друга, и некоторые из них опускались, привлеченные менее ярким светом из иллюминаторов. Члены совета Дворняжника в комнате заседаний Бруколака нервно поглядывали на окна, по которым непрестанно молотили маленькие крылышки.

Встреча проходила не очень гладко.

Бруколак столкнулся с сопротивлением. Ему крайне важно было заключить союз с членами совета, и он пытался работать с ними, предлагать стратегии, рассматривать варианты. Но ему, при его способности устрашать, никак не удавалось завладеть умами. Устрашение лежало в основе его власти и стратегии. Он не был уроженцем Армады – Бруколак в жизни и несмерти принадлежал десятку народов и городов и давно открыл для себя: если живые не хотят знать страха, то в страхе пребывают вампиры.

Обитая в городах, где им приходилось прятать свою истинную сущность, и выходя по ночам в поисках пропитания, они могли выглядеть безжалостными ночными охотниками, но и спали, и кормились они, пребывая в страхе. Живые не желали мириться с их присутствием и если обнаруживали вампира, то для него это означало настоящую смерть. Для Бруколака все это стало неприемлемым. Когда он два века назад принес гемофагию в Армаду, этот город был свободен от бессознательного, убийственного ужаса перед его племенем – здесь он мог жить открыто.

Но Бруколак всегда помнил о воздаянии. Он не боялся живых, а это означало, что они должны бояться его. А с этим он никогда не испытывал трудностей.

И теперь, когда он устал от интриг, жаждал вступить в соглашение, нуждался в помощи, но не имел никого, кроме этой разнородной группки бюрократов, инерция страха была слишком велика, непреодолима. Совет Дворняжника боялся сотрудничать с ним. Каждым своим взглядом, каждым щелчком зубов, каждым выдохом, каждым медленным сжатием кулака Бруколак напоминал им о своей природе.

Может, это и неважно, в ярости думал он. Какой от них прок? О Шраме он сказать не может. Станут спрашивать, откуда ему известно, а ответа не будет, и они просто не поверят ему. Он может попытаться объяснить все про Доула, но тогда его сочтут предателем, который обменивается секретами с одним из главарей Саргановых вод. Но и в этом случае ему, скорее всего, не поверят.

«Утер, – подумал он, – ты умная свинья, проклятый махинатор».

Сидя в этой комнате рядом с возможными союзниками, он думал только о том, насколько ему ближе Доул, сколько у них с Доулом общего. Он не мог отделаться от чувства (совершенно бессмысленного), что они действуют заодно.