Шпеер

— Ты устал, — пробормотал он, силясь скрыть огорчение. — Не хочешь.

Северус упал головой на его плечо.

— Хочу, как никогда раньше не хотел, — хрипло прошептал он. — О Liebes!..

Он сгреб в кулак вихры Гарри, целуя жмурящиеся глаза, хватая дрожащими губами его губы, вбирая в рот волосы. Пальцы другой руки, всегда умелые и чуткие, на сей раз ерзали по телу Г. Дж. беспорядочно и жадно, хватая и сминая, как придется, царапая ногтями и наверняка оставляя синяки.

Гарри понял, что пора брать дело в свои руки. Без лишних слов он извернулся на постели гибким Малым Зверем, схватил Большого за бедра и, захлебываясь слюной от неутоленного желания, погрузился лицом между его ягодиц, облизывая нежную горячую кожу.

— М-м, — услышал он. Ему почудился звук разочарования, возможно, Зверь желал чего-то другого.

— Я хочу видеть твое лицо, — простонал тот, подтвердив наихудшие опасения. — Los! Ich bitte dich!²

Не успел Гарри и моргнуть, как обнаружил себя в стадии погружения в пылающее тело Северуса: тот вбирал его в себя с одержимостью маньяка, причиняя боль обоим. Казалось, лихорадочно горящие глаза тоже всасывают Г. Дж. в черные воронки откровенного безумия.

Горячо соединившись плотью и двигаясь до странности медленно, они неотрывно смотрели глаза в глаза, не касаясь друг друга губами, но едва ли не ломая переплетенные пальцы сцепившихся рук.

Надолго Гарри не хватило. От напряжения и избытка чувств его затрясло в конвульсии. Вонзившись ногтями в жаркое тело Зверя, ставшее продолжением собственного, он будто выплеснул всего себя — так и не закрыв глаза, влил душу в расширившиеся зрачки Северуса, отдал горячее семя его телу и застыл, дрожа, качаясь на ослабевших ногах.

— О, черт, Шатци-ша, — горестно пробормотал он, обнаружив, что впервые побывал на Олимпе Страсти без Северуса. — Я дурак!..

Смотрящий Зверь перехватил его мокрую от пота ладонь и поцеловал, благодарно и нежно.

— Сказать тебе, кто тут дурак? — пробормотал он.

* * *

Никотиновый психоз, как выяснилось, имел много граней.

— Зеленый цвет... символ преодоления и победы... в масонстве... Умирающий и воскресающий Осирис... Символ надежды и свободы... в геральдике... Оживление и рост материи... в алхимии... Цвет зарождения жизни... в космогонии... Это символ... духовного посвящения... Цвет Богоявления в Христианстве... и Пророка в Исламе... Зеленый — самый... лучший... из существующих, meine Liebe...

Обладатель вытаращенных зеленых глаз, коим пелась хвала, был не против расширить познания о достоинствах зеленого — но слушать это, когда в тело ритмично и сочно врывается оживший член, было более чем странно, как и факт, что Северус не отличался повышенной болтливостью в подобные моменты.

— Ух ты, — выдохнул Гарри, не способный поддержать разговор о зелени или хотя бы сообщить, что черный ему нравится куда больше.

— Но для меня... это символ... всего, что хочу... от этой проклятой жизни... Тебя, Гарри... Ничего больше. Тебя одного, — прошептал Северус и наконец умолк, целуя разгоряченную грудь постанывающего под ним слушателя.

Гарри казалось, еще немного, и он сгорит. Перестав болтать, Северус превратился в сгусток живой энергии. Его бедра двигались быстрыми волнами, с каждым плавным ударом разнося по телу Г. Дж. первобытный восторг и жар возбуждения. Горячий член казался сладко обжигающим жалом, Гарри извивался на нем, то жадно хватая мышцами, то ослабевая под властным напором.

Он уже не стонал — кричал в целующий его рот.

Освобождение едва не разорвало его изнутри. Впившись зубами в собственную губу, обдирая ногтями горячую спину Зверя, он забился в сладчайшей агонии, которой не знало прежде тело.

Умер и родился, как Осирис.

Страстное жало осторожно покинуло его растворившуюся в удовольствии плоть.

Как в тумане, с все еще рвущимся из груди сердцем, Гарри смотрел, как Большой Зверь медленно сцеловывает молочные капли с его кожи. На животе поблескивало небольшое озерцо. Г. Дж. вытаращил глаза:

— Это я?..

— Ну уж не я, Liebling, — прошептал Северус, припадая губами к «озерцу».

— А ты не...

Гарри внезапно сообразил, что опять сорвал сладкий плод оргазма в одиночестве.

— Это всё курение твое! — взвился он. — Никотиновый кризис!

Северус посмотрел ему в лицо странным долгим взглядом.

Не сказав и слова, он встал и исчез за дверью, оставив борца с табаком недоуменно хлопать глазами.

Через минуту он вернулся с маленькой книгой в руках.

— Читай, — тихо сказал он.

Наклонившись, он поцеловал безвольно лежащую на мятой простыне ладонь Гарри, вложил в нее книгу и вышел.

* * *

Полный смутного страха и дурного предчувствия, Гарри смотрел на острые черные буквы, вспарывающие кроваво-красный фон обложки.

«Записки Одержимого».

Держать в руках материализовавшийся труд Шпеера, пахнущий свежей бумагой и принтерной краской, было страшней, чем просматривать компьютерный файл.

Подавив внутреннюю дрожь, Гарри развернул издание и пробежал взглядом информацию о печати — «Записки» вышли из типографии Вайнера тиражом всего лишь в сто экземпляров, возможно, пробным.