Шоссе Линкольна

Первого июля члены семьи начинали подъезжать на машинах и поездах, приземляться на аэродромчике в двадцати милях от дома. К вечеру второго все спальные места были разобраны: бабушками, дедушками, дядьями и тетями — в спальнях, родственниками помоложе — на застекленной веранде, а всеми остальными, кому посчастливилось быть старше двенадцати, — в палатках под соснами.

А Четвертого июля — пикник на лужайке, гонки каноэ, соревнования по плаванию, по стрельбе из винтовок и луков и многолюдная игра «Захвати флаг». В шесть часов ровно — коктейли на веранде. В половине восьмого звонок, и все собираются в доме ужинать жареными цыплятами, кукурузой в початках и знаменитыми черничными кексиками, которые испекла Дороти. А в десять дядя Боб и дядя Рэнди гребут к плоту посреди озера, чтобы запустить фейерверк, купленный ими в Пенсильвании.

«В каком восторге был бы Билли», — с улыбкой подумал Вулли. В восторге от лент на изгороди, от палаток под деревьями, от корзинок с черничными кексиками. Но больше всего ему понравился бы фейерверк — начинается свистом и хлопками и разрастается, разрастается, заполняет все небо.

Вулли предавался этим приятным воспоминаниям, но потом лицо его омрачилось, он вспомнил о том, про что мать говорила: «Ради чего мы здесь собрались» — о декламациях. Каждый год Четвертого июля, когда еда была подана, вместо благодарственной молитвы самый младший из тех детей, кому исполнилось шестнадцать, занимал место во главе стола и читал наизусть отрывок из Декларации независимости.

«Когда ход событий приводит к тому, что один из народов…» И «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными…» И так далее.

Но, как любил заметить прадед Вулли, если господа Вашингтон, Джефферсон и Адамс замыслили основать республику, то придал ей совершенство мужественный мистер Линкольн. Поэтому, когда родственник или родственница, прочтя отрывок из Декларации, возвращались на свое место за столом, тогда самый молодой из тех, кому уже исполнилось десять, становился во главе стола, чтобы продекламировать полностью Геттисбергскую речь[3].

Закончив, декламатор кланялся, и аудитория разражалась овацией, почти такой же громкой, как после фейерверка. Тарелки и корзинки начинали стремительно перемещаться по столу, сопровождаемые восклицаниями и смехом. Этой минуты Вулли всегда ждал с нетерпением.

Ждал с нетерпением, но только до шестнадцатого марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда ему исполнилось десять лет.

Сразу после того, как мать и сестры спели «С днем рождения тебя», старшая сестра Кейтлин сочла нужным напомнить, что четвертого июля очередь Вулли стать во главе стола. Вулли так расстроило это известие, что он едва дожевал кусок шоколадного торта. Если он в чем и убедился к своим десяти годам, то в том, что он плохо запоминает.

Почувствовав его огорчение, сестра Сара — семь лет назад прочитавшая речь без запинки — вызвалась быть его репетитором.

— Запомнить его речь вполне в твоих силах, — с улыбкой сказала она. — Ведь там всего десять предложений.

Сначала это ободрило Вулли. Но когда сестра показала ему текст речи, Вулли обнаружил, что на первый взгляд может показаться, что там только десять предложений, а на самом деле последнее — это три предложения под видом одного.

— Со всех точек зрения (любимая фраза Вулли) тут двенадцать предложений, а не десять.

— Ну и пусть, — ответила Сара.

А для надежности она предложила начать подготовку заранее. В первую неделю апреля Вулли выучит первую фразу, слово в слово. Затем, во вторую неделю апреля, он заучит первую фразу и вторую. Затем в третью неделю — три первые фразы, и так далее, и через двенадцать недель, когда к концу подойдет июнь, Вулли сможет продекламировать всю речь без запинки.

Так они и готовились. Неделя за неделей Вулли заучивал одно предложение за другим и мог наконец произнести речь целиком. И первого июня он произнес ее с начала до конца — не только перед Сарой, но и перед собой в зеркале, и на кухне, где помогал Дороти с посудой, и один раз в каноэ посреди озера. И когда настал судьбоносный день, Вулли был готов.

После того, как кузен Эдвард прочел наизусть отрывок из Декларации независимости и был награжден дружескими аплодисментами, место во главе стола занял Вулли.

Но, уже приготовясь начать, он обнаружил первое упущение в плане сестры: публику. Он декламировал «Речь» много раз — и перед сестрой, и часто наедине с собой, но перед другими людьми ни разу. А тут не просто другие. Тут приготовились слушать тридцать близких родственников с обеих сторон стола, а напротив — сам прадед.

Вулли бросил взгляд на Сару, она кивнула ободряюще, и это прибавило ему уверенности. Но только он собрался начать, как обозначилась вторая прореха в сестринском плане: одежда. До этого Вулли декламировал в вельветовых брюках, в пижаме, в плавках, но ни разу в колючем синем блейзере и красно-белой удавке-галстуке.

Вулли согнутым пальцем оттянул на себе воротничок, что вызвало смешки у младших родственников.

— Тс-с, — сказала бабушка.