Шоссе Линкольна

Но в феврале — несколько недель как родился Билли, — мать стала на себя не похожа. Иной день так уставала, что даже не бралась за работу, которую прежде бросала на половине. А бывали дни, не вставала с постели.

Когда Билли исполнилось три недели, стала приходить каждый день миссис Эберс — уже сама бабушка — помогать по хозяйству и ухаживать за маленьким, пока не окрепнет мать. В апреле миссис Эберс стала приходить только на утро, а в июне перестала ходить совсем. Первого июля за обедом, когда отец Эммета с воодушевлением спросил, в каком часу они отправятся в Сьюард, мать сказала, что не знает, хочется ли ей ехать.

Эммет сидел напротив них и, наверное, никогда не видел отца таким расстроенным. Но отец, как всегда, старался сохранять бодрость, не обращая особого внимания на прошлые неудачи. Утром четвертого июля он приготовил еду для пикника. Он открыл люк, поднялся по узкой лесенке и взял с чердака плетеный чемоданчик. Уложив Билли в люльку, подогнал пикап к веранде. В час он вошел в дом и позвал: «Собирайтесь все! Нельзя упустить наше любимое место!» Мать Эммета согласилась ехать.

Вернее, покорилась.

Она села в кабину, не сказав ни слова.

Никто не сказал ни слова.

Но когда приехали в Сьюард и дошли до середины парка, и отец, встряхнув клетчатую скатерть, стал вынимать ножи и вилки из лотков, мать сказала:

— Давай помогу.

И с них словно свалилась тяжесть.

Мать расставила красные пластиковые чашки и выложила сэндвичи, приготовленные мужем. Она покормила Билли яблочным пюре, которое не забыл захватить муж, и качала люльку, пока Билли не уснул. За вином — муж и его не забыл захватить — попросила рассказать еще что-нибудь о его чудных дядьях и тетках. А когда стемнело и первые ракеты рассыпались в небе разноцветными огнями, она сжала его руку, нежно улыбнулась ему, и по щекам ее потекли слезы. Когда Эммет и отец увидели ее слезы, они улыбнулись ей в ответ: они понимали, что это слезы благодарности — благодарности за то, что преодолели ее неохоту, и муж настоял на своем, и они смогли побывать на этом празднестве теплой летней ночью.

Когда приехали домой и отец внес люльку и чемоданчик, мать за руку отвела Эммета наверх, накрыла одеялом, поцеловала в лоб и спустилась, чтобы уложить Билли.

Ту ночь Эммет проспал, как всегда, крепко. А когда проснулся, матери не было.

Посмотрев в последний раз на Дворец Почетного легиона, Эммет сложил открытки в конверт. Он обмотал конверт красной ниткой, спрятал в вещмешок брата и плотно застегнул ремешки.

Тот первый год трудно дался Чарли Уотсону, вспоминал Эммет, улегшись рядом с братом. Погода безобразничала. Финансовые трудности нависали. В городе сплетничали о внезапном отъезде миссис Уотсон. Но больше всего угнетало отца — угнетало их обоих — то, что, когда мать взяла его за руку в начале фейерверка, это было не благодарностью за его упорство, преданность и поддержку, а благодарностью за то, что, мягко вытащив ее из ступора на это волшебное представление, напомнил ей, что радость еще возможна, если только она захочет оторваться от опостылевшей своей жизни.

Семь

Дачес

— Это карта! — изумился Вулли.

— Ну да.

Мы сидели в «Хауард Джонсонсе», ждали, когда подадут завтрак. Перед нами лежали бумажные салфетки с упрощенной картой штата Иллинойс — главные дороги и города, с иллюстрациями достопримечательностей. В дополнение — шестнадцать «Хауард Джонсонсов» с оранжевыми крышами и голубыми шпилями.

— Мы вот где, — Вулли показал на один из них.

— Поверю тебе на слово.

— А вот шоссе Линкольна. И посмотри на это!

Но не успел я на это посмотреть, как официантка — на вид ей было не больше семнадцати — поставила на карты еду.

Вулли нахмурился. Проводив ее глазами, он сдвинул тарелку вправо, чтобы рассматривать карту, при этом делая вид, что ест.

Забавно, как мало внимания Вулли обращал на еду, при том, как вдумчиво ее заказывал. Когда официантка дала ему меню, он был смущен его обширностью. Со вздохом он принялся читать вслух описания всех блюд подряд. Потом, для верности — не пропустил ли чего — вернулся к началу и прочел все снова. Когда официантка пришла принять заказ, он объявил, что желает вафли… или, лучше, яичницу… или, — уже ей вдогонку, — оладьи. Но когда подали оладьи, Вулли украсил их спиралями сиропа и оставил без внимания ради бекона. Я же, не потрудившись взглянуть на меню, сразу заказал рубленую солонину с картошкой и глазуньей.

Когда доел и огляделся, подумал, что если Вулли хочет получить представление о моем будущем ресторане, то для этого достаточно «Хауард Джонсонса». Потому что мой будет полной его противоположностью.