Широки врата

Ирма пересела на сиденье водителя. Он подумал, что она собирается уехать без него, но всё, что она ему сказала, было: «Позволь мне вести машину. Нам надо попасть в близлежащий город, где не так людно».

«Ладно», — ответил он. Возможно, это было попыткой примирения. И когда они тронулись по направлению к Халлайну, он начал: «Я хочу сказать тебе много чего, Ирма.»

— Ты можешь говорить, что захочешь, я не хочу быть грубой, и я не хочу ссориться, но ты должен знать заранее, что тратишь слова впустую, потому что, я уже приняла решение.

— Ты собираешься развестись со мной?

— Я собираюсь домой, где я ощущаю себя на своём месте. Я пыталась убедить себя, что могу жить в Европе, но теперь знаю, что чувствую к ней отвращение.

— Ты не хочешь, чтобы я был с тобой?

— Нет, пока ты думаешь и чувствуешь, как ты это делаешь.

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Ты знаешь, и это пустая трата времени говорить об этом.

— Скажи простыми словами твои условия.

— Ладно, если ты настаиваешь. Ты можешь быть моим мужем и можешь рассчитывать на мою любовь, если готов произнести одну фразу. Что никогда снова всю свою жизнь не будешь иметь дело ни с коммунизмом, ни с коммунистами, ни с социализмом, ни с социалистами и ни с чем-нибудь ещё, их напоминающим, независимо от того, как они себя сами называют.

Он закрыл глаза, как будто его ударили. — «Ты знаешь, я не могу это сказать, Ирма. У меня есть Ганси и Бесс, и дядя Джесс, и Рик, и Рауль».

— Я знаю их всех. И знаю, что нашему счастью конец. Поверь, я провела много времени, размышляя. Около двух с половиной лет, с тех пор, как нацисты пришли к власти, и мы поехали в Германию встретить Ганси и Бесс. Для меня стало ясно и становилось каждый день яснее: Ланни готов всегда поддерживать коммунистов или социалистов, но такое занятие не для меня.

Странная вещь: ему тоже стало ясно. Подавленная половина его личности распрямилась, и он был поражен осознанием того, что как приятно не врать. Как легко говорить, что действительно думаешь, и делать то, что нравится. Быть человеком, а не мышью!

Наступило долгое молчание. Наконец, Ирма сказала: «Давай обсудим практические вопросы. Утром я вернусь в Зальцбург и обращусь туристическое бюро, чтобы мне нашли самый быстрый способ добраться до парохода. Отдай мне документы Селесты, я возьму их и передам их ей или отправлю авиапочтой и напишу, где она сможет встретиться со мной. Мне отправить твои вещи в Бьенвеню, или передать их Бьюти в Лондоне?»

«Я подумаю и дам тебе знать», — ответил он, понизив голос.

— Я надеюсь, что мы не должны ссориться, Ланни. Мне было неприятно, когда я ненавидела то, во что верил ты, и подвергалась искушению возненавидеть тебя за то, во что ты верил. Но я готова уважать твоё право на собственное мнение, и я надеюсь, что ты будешь делать то же самое.

«Конечно,» — ответил он. — «Я все еще люблю тебя, ты знаешь».

— Я много думала об этом, но я не верю, что может быть любовь, где есть фундаментальное расхождение в мыслях. Конечно, в любом случае, не может быть никакого счастья в такой любви. Я не хочу быть несчастной, и я знаю, что ты тоже.

«Да», — согласился он. Одна его половина была огорчена, в то время как другая половина была рада.

— Есть вопросы, которые надо урегулировать с Фрэнсис. Если мы не договоримся и будем дёргать её в разные стороны, то научим ее не доверять любому из родителей.

— Конечно, мы не должны так делать, Ирма!

— Когда мы были в Адлоне, у меня был соблазн поставить условие за мою помощь этой женщине. Я должна бы иметь право на проживание Фрэнсис в Шор Эйкрс. Но я решила положиться на твой здравый смысл в этом вопросе. Ты всегда сможешь свободно приезжать туда и быть с ней. Если ты не будешь пытаться внушать ей свои идеи, я не буду учить ее опасаться этих идей.

Он видел, как она вела себя во время этой долгой поездки по Германии. Он не хотел признаться, даже самому себе, что вёл себя таким же образом. Он подумал: «Если бы у меня был сын, то я боролся бы за его мысли, но дочь — нет, пусть она будет дочерью Ирмы!» Ребенком стоимостью в двадцать три миллиона долларов будут управлять ее двадцать три миллиона долларов! Ланни пытался оказать некоторое влияние на воспитание Марселины, и понял, как постоянны дамы в своих отношениях, насколько абсолютна их солидарность и как крепка их дисциплина.

«Есть одна серьезная проблема», — сказал он. «Бьюти будет чувствовать себя ограбленной».

— Бьюти всегда была добра ко мне, и это не ее вина. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы она не чувствовала себя несчастной. Её всегда примут с радостью в Шор Эйкрс. Я выделю ей дом в моём поместье, так же, как она выделила мне в своём. То же самое и для тебя, пока мы не ссоримся и не интригуем против друг друга из-за привязанностей ребенка. Ты видел подобные случаи. И это самое худшее, что может случиться с молодой душой, это может разрушить всю её жизнь.

«Мы не должны допустить ничего подобного», — ответил он. — «В самом деле, Бьюти будет винить меня за всё это».