И так далее. Когда Ади добавлял определение
«Мы непримиримые противники этой людоедской банды», — провозгласил хозяин всей Германии. — «И мы призываем достойных людей всех стран помочь нам сдержать их. Мы и только мы имеем необходимые средства, я не имею в виду материальное оружие, так как в этом нас сделали беспомощными по злой воле Версальского диктата.
Ади целый час освещал весь спектр своих идей. Он разоблачил предательство Франции и Великобритании, отказавшихся разоружиться в соответствии с легендой, которую он сам выдумал, что сделать это они обещали в Версале. Он повторил свое утверждение, что национал-социалистическая Германия была одной по-настоящему демократической страной, и что он был избран тридцатью восемью миллионами голосов. Он отверг все войны для покорения чужих народов, заявив, что Германии нужны только немцы, и по этой причине ее вооруженные силы были лучшей гарантией мира.
Ланни Бэдд, который выучил все это наизусть много лет назад, пробежал глазами лица слушателей. Военные сидели неподвижно навытяжку, в соответствии с дисциплиной, к которой их приучили. Профессора, теперь превратившиеся в учеников, демонстрировали уважение, которому немецких учеников научили с младенчества. Чернобровый Рудольф Гесс, самый преданный из учеников, сидел, как статуя благоговения, его губы были слегка приоткрыты, как будто он пил мудрость ртом, а не только ушами. Но для Ланни самый большой интерес представляло лицо Магды Геббельс. Её скорее приятные черты два года назад выражали меланхолию, и теперь он подумал: «Вот самая печальная женщина». Он знал, что под командой ее колченогого мужа находились все красивые молодые актрисы Третьего рейха, и то, что он делал с ними, вполне могло заставить его жену выражать на своём лице мученичество. Ланни дивился, что она делает здесь? Он знал, что до замужества она была преданным партийным работником, вложившим немалые средства в партийный фонд избирательной кампании. Получила ли она теперь новые обязанности, которые привели ее сюда для проведения встреч? И была ли она единственной женщиной в этом логове очень сомнительных мужчин? На это не было ответа и, конечно, ни Ланни, ни его жена спрашивать не будут.
Наблюдал ли фюрер за глазами своей аудитории? Или же он знал из своего болезненного опыта, что даже самая трепетная аудитория не сможет выдержать так много? Он вдруг повернулся к американцам и сказал: «Это позор, томить своих гостей политическими речами».
Ланни хотел было произнести какие-то вежливые слова, когда, к его удивлению, Ирма взяла слово. — «Вовсе нет, герр Гитлер! То, что вы сказали, меня очень заинтересовало. Я слышала так много обвинений, выдвинутых против вас и ваших идей, и теперь я получила возможность услышать ваши ответы. Я хочу, чтобы вы знали, что я согласна с каждым вашим словом».