Шёлковый шнурок

Кульчицкий! Вот к кому чувствовал сейчас отеческую любовь и сердечную благодарность старый генерал. «Друг мой! Сама судьба послала тебя нам на помощь! — думал он, переводя трубу с одной части города на другую. — Дважды за последние десять дней ты предупреждаешь венцев о вражеских наступлениях! Если ещё сообщишь Карлу Лотарингскому о нашем положении, твоему благородному подвигу не будет цены!»

Вдруг рука генерала со зрительной трубой вздрогнула: что там за возня на валу, у Швехатских ворот? Неужели янычарам удалось захватить этот участок стены?

— Пан Колонич, посмотри-ка, пожалуйста, ты! Что-то там неладно!

Колонич взял трубу.

— Все хорошо, мой генерал! Оснований для беспокойства нет. Продержимся час-другой — и турки сыграют отбой. Разрази меня бог! Я чувствую, Кара-Мустафа будет полностью посрамлён…

Но тут он умолк, присмотрелся внимательнее, потом выругался:

— Гром и молния! Действительно, у Швехатских ворот творится что-то странное. Кажется, там идёт резня. Пошли!

Они быстро спустились вниз. Пока Колоничу подводили коня, Штаремберг вскочил в седло ил сопровождении эскорта адъютантов помчался к восточной части города.

Навстречу на забрызганных кровью подводах везли раненых. Бледные лица, искажённые болью, окровавленные повязки, широко открытые глаза, запёкшиеся губы… Кто стонал, кто просил пить… Некоторые лежали молча, крепко стиснув зубы.

Генерал окидывал их взглядом, но не останавливался — мчался во весь опор дальше. Главное сейчас — отбить врага. Не пустить в город. Сбросить со стен.

На валу и на площади возле Швехатских ворот шёл жестокий бой. Бились на саблях, резали ятаганами, кололи шпагами, разбивали головы боздуганами и боевыми топорами…

Штаремберг спрыгнул с коня, выдернул шпагу — ринулся в самое пекло боя.

— Вперёд, братцы! Вперёд!

Адъютанты обогнали его, закрыли от пуль и сабель.

Появление генерала и двух десятков его адъютантов и телохранителей влило новые силы, вселило уверенность в сердца изнемогающих защитников.

— Генерал с нами! Генерал с нами! — раздались голоса. — Наддай, братцы! Перебьём бешеных псов!

Янычарам, которые прорвались на площадь, и так было нелегко, а теперь на валу их отрезали от своих свежие воины, приведённые Штарембергом. Поэтому дрались они с яростью обречённых — отступать им было некуда.

Ян Кульчек и Якоб Шмидт держались друг друга. Они забыли обо всем, кроме одного — бить врага! Одежда их была насквозь пропитана потом, залита своей и чужой кровью…

Смертельный вихрь уже полдня кружил их в неистовом танце, которому, казалось, не будет конца.

Увидев генерала, кинувшегося в бой со шпагой в руке, Ян и Якоб ещё сильнее насели на противника и потеснили его к стене.

Янычары яростно оборонялись. Их осталось около двадцати, но по всему было видно, что это опытные воины, их сабли снесли головы многим защитникам Вены.

Не миновал этой ужасной участи Якоб Шмидт.

Увлечённый рукопашным боем, он не заметил, как со стороны налетел на него ещё один янычар, и вражеская сабля со всего размаха опустилась на его темя.

— Ох! — вскрикнул он глухо и повалился наземь.

Ян Кульчек ничем не мог помочь другу: тот уже не дышал. Лежал навзничь, худой, белолицый, с мёртвыми невидящими глазами.

Когда пал последний янычар из прорвавшихся в город, чех склонился над другом и пальцами закрыл его веки. Долго и горестно глядел на лицо Якоба, а у самого из глаз катились слезы.

В это время ему на плечо легла чья-то рука. Он поднял голову — рядом с ним стоял генерал.

— Молодец, паренёк! Я видел, как ты дрался… Но впредь я запрещаю тебе рисковать жизнью! Ты мне нужен для другого дела. Понял?

— Понял, господин генерал.

Кульчек выпрямился, вложил шпагу в ножны. Вытер разорванным рукавом закопчённое, забрызганное кровью лицо и только теперь почувствовал, как у него пересохло во рту и как дрожат от длительного напряжения руки.

5

Это была ужасная ночь. Давно стихла пушечная канонада, умолкли мушкеты, не слышно было жуткого рёва распалённых атакой воинов. Но все это сменилось душераздирающими криками умирающих, стонами и мольбой, руганью и проклятиями раненых, лежащих вперемешку с убитыми вокруг города.

Никто не мог спать — ни венцы в своих домах, ни турки в шатрах.

Утром Штаремберг послал к Кара-Мустафе офицера — передать, что австрийцы прекратят огонь до тех пор, пока не будут вынесены раненые и похоронены убитые.

Несколько дней над Веной стояла полная тишина, воздух был насыщен трупным смрадом. Обе стороны не сделали ни единого выстрела. Турецкие похоронные команды беспрепятственно уносили раненых и тех, кто уже отошёл в «райские сады аллаха». И только когда во рвах не осталось ни одного трупа, в турецком лагере раздался сигнальный выстрел гаубицы, оповещая, что затишье закончилось. С этой минуты начался ежедневный обстрел валов и бастионов.

Штаремберг ждал нового штурма, с тревогой осматривал поредевшие отряды защитников столицы. Но турки вели себя спокойно. И это удивляло старого генерала. Почему Кара-Мустафа не наступает? Что он задумал? Ведёт подкопы и закладывает мины под валы? Или выжидает удобное время, чтобы застать врасплох?