Шёлковый шнурок

— Однако у Кара-Мустафы и в этом случае останется не менее ста тысяч! А у нас? Месяц-другой осады — и все мы перемрем здесь. Так и скажи Карлу. Пусть поторопится с помощью…

— Передам.

— И ещё узнай, не пришёл ли король польский. Не прибыли ли с войском немецкие князья? Нам это тоже важно знать.

— Хорошо. Узнаю. — Кульчицкий надел шапку. — Ждите меня в ближайшее время… Сейчас главное — отбить завтрашний штурм! Желаю успеха, герр генерал!

Штаремберг обнял его, поцеловал.

— Благодарю тебя, голубчик…

4

Генеральный штурм, как и говорил Кульчицкий, начался рано поутру.

После нескольких залпов из трехсот пушек, бивших по стенам и бастионам, лавина янычар пошла на приступ.

Ян Кульчек с Якобом Шмидтом выскочили из погреба, где прятались от артиллерийского обстрела, и заняли своё место на Швехатских воротах. У каждого по мушкету, через одно плечо — кожаная сумочка с оловянными пулями, через другое — пороховница на ремешке. На левом боку — шпаги, пролежавшие на складах, должно быть, со времён крестоносцев, ибо они изрядно поржавели.

Солнце только что взошло и слепило глаза. Кульчек прикрыл глаза ладонью — посмотрел вниз, на залитый солнцем вражеский лагерь.

Какое это было жуткое и вместе с тем величественное зрелище!

Тысячи воинов в широких цветных шароварах, с разноцветными флажками под звуки тулумбасов и труб выскакивали из шанцев[73] и, неся штурмовые лестницы, бежали к городу.

За каждой лестницей торопился юз-баша, десятник, назначенный со своими людьми брать приступом стены.

Как только передние ряды приблизились на расстояние полёта картечи, с валов ударили пушки. Крики боли и неистовой ярости донеслись в ответ. Десятки янычар, не добежав до рва, упали на землю и корчились в предсмертных муках.

Пока артиллеристы перезаряжали пушки, выстрелили из мушкетов солдаты и ополченцы. Упали ещё несколько десятков нападающих. Но остальные добежали до рва, попрыгали в него, взобрались по эскарпу вверх и приставили к стенам штурмовые лестницы. Янычары полезли по ним, как муравьи. Все вокруг сотрясалось от громового крика «алла, алла!».

С этой минуты для подмастерьев-пивоваров время остановилось. Им казалось, что они погрузились в кошмарный сон, которому не будет конца. Сначала стреляли в нападающих. Ян заряжал и передавал мушкет худощавому, белесому и нежному, как девушка, Якобу. Тот, вопреки своей внешности, имел мужественное сердце и твёрдую руку. Ни один его выстрел не прогремел напрасно. Он почти не целился: янычары, взбиравшиеся по лестнице, сами подставляли свои головы и груди — назад им, живым, ходу не было. Сражённые с дикими криками падали вниз.

Якоб раскраснелся. Глаза его блестели. На лбу выступили крупные капли пота. После особенно удачного выстрела он восклицал:

— Гох! Гох! Славно! А что — угостил я вас, дьяволов? Туда вам и дорога, кровавые собаки! Убирайтесь ко всем чертям, паршивые свиньи!

Мушкеты не могли уже сдерживать натиск атакующих, янычары влезали на стены, и друзья схватились за шпаги. Раньше им не приходилось действовать этим оружием, и было страшно ощущать, как упругое тонкое железо легко входит в тело врага. Но в разгар боя не до переживаний. Ибо жили и действовали они как в чаду… Вместе со всеми кричали, вместе кидались на врагов врукопашную и радовались, когда очередной янычар, не успев взобраться на стену, летел вниз, сражённый ловким ударом…

Бой бушевал повсюду, от Швехатских ворот на востоке до Шотландских на западе. Генерал Штаремберг скакал на коне из одного конца города в другой, поднимался на стены, подбадривал защитников.

— Крепче держитесь, друзья! Отступать некуда — разве что в могилу или в турецкую неволю… Бей врага! Не жалей пороха — в погребах его хватит! Коли, руби проклятых!.. Засыпай им глаза песком!.. Лей на головы кипяток и смолу!..

Он был немолод, но ловок и безгранично смел. Появлялся в самой гуще сражения, где тяжелее всего. И его громовой голос перекрывал шум боя и вселял в бойцов новые силы.

— Держитесь, друзья! Крепко держитесь!

Убедившись, что держатся, мчался дальше…

В полдень, когда напряжение битвы достигло наивысшего предела, Штаремберг поднялся на башню собора святого Стефана. Она, стройная, высокая, словно шпага устремилась в небо.

Здесь уже сидел со зрительной трубой Колонич. Штаремберг взял у него трубу — поднёс к глазу.

Все стало видно как на ладони: и тёмные колонны янычар, которые подходили на смену поредевшим и уставшим бюлюкам, и красный шатёр Кара-Мустафы, и группа всадников перед ним, и огонь, вылетающий из крепостных пушек, и суета на стенах… Турецкая артиллерия молчала, хотя могла закидать бомбами почти весь город. Теперь это не удивляло генерала, предупреждённого Кульчицким о причине странного поведения противника.