Шестнадцать деревьев Соммы

– Дa. С дуба началась история нашей семьи, и на дубе заработано наше состояние. Некоторые говорят, что акционерное общество «Уинтерфинч» извело леса в Великобритании, но это чушь. Только война может оставить страну без лесов. Особенно без дубрав. Лишь дуб достаточно прочен для постройки боевых кораблей. Для одного семидесятичетырехпушечного корабля требуется срубить три тысячи семьсот дубов. На постройку корабля королевского флота «Виктория» в тысяча семьсот шестьдесят пятом году пошло пять тысяч семьсот строевых дубов. Распоряжался лесом, идущим на постройку флота, Грегор Уинтерфинч. Он лично проверял каждое бревно, использованное на «Виктории». Документы хранятся в подвале. На них есть подпись адмирала Нельсона.

– Начинаю понимать, что вы отличаетесь от норвежцев, – сказал я.

– Вы слишком долго раскачивались с захватом колоний. Наше семейное предприятие основал Грегор. В тысяча семьсот семидесятом году он начал возить лес с берегов Балтийского моря и вскоре стал одним из крупнейших лесоторговцев страны. С восемьсот пятьдесят восьмого по восемьсот девяносто третий мы были крупнейшими. С отделениями во всех крупных портах империи. Поставляли всё, от судового леса до ценнейших пород для изготовления шкатулок и тростей. Половина британских столярных изделий, продававшихся на гинеи, делалась из нашей древесины.

– А почему ты упомянула гинеи? – спросил я. – И оружейник тоже использовал это выражение…

– Серийная продукция оценивалась в фунтах. А все, что изготовляли в соответствии с пожеланиями заказчика, оплачивалось в гинеях. Стандартный стол – цена в фунтах. Стол, сделанный по размерам вашей гостиной, – в гинеях. Винтовка «Ли-Энфилд» серийной сборки – фунты. Ружье «Диксон Раунд Экшн» по твоим меркам – гинеи. Беговые лошади, твой портрет маслом…

– А в чем разница?

– Да почти ни в чем. С тысяча восемьсот шестнадцатого года не выпускают ни монет, ни бумажных денег достоинством в гинею. Но одна гинея равна одному фунту плюс один шиллинг. По традиции мастер забирал фунт, а подмастерье получал шиллинг.

Ветерок качнул верхушки деревьев, зашелестели листья. Жужжали мухи.

– Собственно, фирма не должна была отойти дедушке, – продолжала рассказывать Гвен. – Старшим был его брат Стэнли. Дедушка учился в военной академии в Сэндхёрсте, предвкушая полную приключений жизнь в колониях. Но съездив с инспекцией в джорджтаунский офис, Стэнли умер от малярии. Когда дедушка принял дела, он был уже ослаблен войной. Одной из его первых крупных ошибок была постройка этого дома.

– Почему это ошибка?

– Стройку начали в тысяча девятьсот двадцать первом году, а в двадцать восьмом прекратили.

Я непонимающе наклонил голову.

– Идем в дом, – нетерпеливо сказала девушка. – Покажу.

Мы прошли через три пустых зала, освещенных сероватым светом летней ночи. В пустоте залов гуляло эхо. Оттуда мы попали в длинный коридор без окон, какие бывают в школьных зданиях. Гвен раздраженно фыркнула, когда выключатели не сработали, и мы на ощупь добрались до двери, перед которой она остановилась. Ее движения в темноте едва прочитывались, будто одно черное покрывало было наброшено поверх другого.

– Я восхищалась дедушкой, – добавила она. – За этой дверью находится комната, которая когда-то казалась мне самым безопасным местом в мире. Я всегда думала, что он неспроста такой, какой есть. Но вот явился ты. И вынуждаешь меня задуматься, было ли для этого достаточно оснований…

Девушка протянула руку вперед. В темноте я увидел, что светящиеся стрелки ее часов образуют острый угол. Было пять минут четвертого.

– Когда мы встретились, ты все время смотрел на эти часы, – сказала Гвен.

– Потому что они мужские, – объяснил я. – Я подумал, может, ты помолвлена.

– Эти часы побывали в Отюе, в том месте, где ты пропал, – рассказала она и открыла дверь. – На пятьдесят пять лет раньше.

Она вошла в полутемную комнату. Первым, что я заметил, было протертое в полу углубление. Как будто тут вытанцовывали пируэты металлические станки.

Что-то пронзительно кольнуло мою душу. Меня посетило дежавю, исчезнувшее так быстро, что я ничего не успел толком извлечь из памяти. Запах, вот что послужило толчком. В комнате чувствовался аромат старины и кожаной мебели, но сквозь него глубокой органной нотой пробивался острый земной букет.

– Что за запах? – спросил я. – Чем это здесь пахнет?

Девушка раздвинула занавески. Провела указательным пальцем по подоконнику и наморщила нос – пыль.

– Пахнет дедушкой, – сказала она. – Его трубочным табаком. Смесь «Балканское собрание». Он здесь пятьдесят лет курил.

Она повернула выключатель, и помещение залило желтым светом. В этой комнате было с шестьдесят квадратных метров, и занимала она весь угол дома. С одной стороны все окна выходили на море, а из окон на другой стороне открывались пейзажи Анста. Я подошел поближе: отсюда видно было веранду и зеленую листву дендрария.