В 1949 году две заготовки для лож были выставлены на оружейном аукционе Бонэмс в Лондоне. Не было сомнений в том, что они происходят из пропавшей партии ореха: об этом свидетельствовали особенности узора, красота которого к тому же превосходила те образцы, что были проданы до войны. Продавец остался анонимным, и оптовик возбудил дело против аукционного дома. Но поскольку древесина не маркируется ни штампами, ни серийными номерами, он не сумел доказать, что она была у него украдена.
В 1955 году на рынок попала другая заготовка, со столь же фантастическим узором, как и предыдущая. Торги длились больше часа. Оптовик истратил колоссальные суммы на адвокатов и продолжал утверждать, что скоро поставит весь заказанный товар. Но на рынке больше ничего не появилось. Этот груз, который, по утверждению оптовика, равнялся почти трем сотням заготовок для лож, по-прежнему считался одной из наиболее ценных партий древесины, которые когда-либо существовали.
Эта партия заготовок стала известна под разными названиями. Некоторые называли ее грецким орехом из
12
– Почему ты не ешь? – спросила Гвен.
На столе стоял нетронутый кувшин с водой. Два лоснящихся гамбургера с деревянной шпажкой, наискось пронзившей прожаренный до золотистой корочки хлеб. Желтый сыр растаял и растекся по сырому луку и мясной котлете грубой рубки.
– Из-за шейки приклада, – ответил я.
– Что?
Я стремительно наклонился через стол и схватил ее за запястье.
– Оружейник говорил, что, когда держишь приклад дробовика за шейку, возникает
– И что?
– Ты не служанка, – объявил я, сжав ее запястье так же, как на пароме, в постели. – Ты – внучка Дункана Уинтерфинча.
– Я знала, что ты знаешь, – призналась она после долгой неловкой паузы. – Но я рада, что ты сказал это только сейчас. Дал мне побыть Гвен Лиск.
Я выпрямился на стуле и придвинул ногу вплотную к стоящему на полу чемоданчику с дробовиком. Продай я его, денег у меня было бы полно.
– Почему Лиск? – поинтересовался я.
– А, обычная фамилия на Шетландских островах, – сказала Гвен, крутя в пальцах вилку. – У Джона Лиска транспортное агентство в Леруике. Когда ты спросил, как меня зовут, мимо как раз проезжал их грузовик.
– Так ты врала мне все время?
– Брось! Ни за что не поверю.
Она поступила как в ресторане «
– Но это правда. У дедушки были свои секреты. Что-то не давало ему покоя. Остров был наш, но когда я спрашивала его, почему он позволяет там жить этому странному человеку, которого считают убийцей, дед отвечал уклончиво. Он был зол на Эйнара, но причину я узнала только сегодня. Потому что Эйнар забрал орех себе.
– Это еще неизвестно. Зачем бы он тогда поселился у вас под носом?
Девушка прищурилась. Mы моментально превратились в выразителей унаследованной от своих семей вражды.
– А не может эта древесина храниться на Хаф-Груни? – предположил я, чтобы снять напряжение. – Ведь приклад он сделал из нее.
Гвен отодвинула на край тарелки маринованный огурчик и отрезала кусочек хлеба. Вилкой повозила его в соусе, оставляя на фарфоре чистую дорожку. Интересно, подумал я, как она подаст свою историю, чтобы придать ей аппетитный вид.
– Невозможно, – сказала Гвен. – Как-то раз Эйнар уехал, и дедушка послал целую бригаду, чтобы обыскали весь остров. Они провели там четыре дня. Взломали замки, покопались в земле, даже внутреннюю облицовку стен сняли. Я спросила его, что они ищут. Он ушел от ответа. А дед был не из тех, у кого захочешь допытываться.
– Почему после смерти Эйнара вы не выкинули его вещи с Хаф-Груни?
Гвен опустила глаза. Бесцельно повертела ножом и вилкой. Наконец положила их на стол и снова вытерла губы. А когда подняла на меня глаза, ее светских ужимок как не бывало.
– Потому что я… – начала она. – О господи, это все так по-детски!
– Да что?
– Я это уже давно спланировала. Я ждала, чтобы ты приехал.
–
Гвендолин протянула руку через стол и накрыла ею мою ладонь.
– Дa, тебя,
Она рассказала, как ее беззаботная юность разом закончилась, когда дедушка оступился на лестнице, упал и умер. Шериф вручил ей копию документа на участок, Хаф-Груни. В этом документе говорилось, что право проживать там принадлежит Эйнару, а после его смерти переходит к некому Эдварду Дэро Хирифьеллю, ее ровеснику.