Шестнадцать деревьев Соммы

Вскоре послышались крики гусей. Они летели в другую сторону – значит, сменилось время года. Небольшая стайка опустилась в траву на Фетларе, переправилась через пролив и теперь приближалась к нам. Многие с ветром взмыли высоко в небо, но два шли над самой землей и оказались так близко, что можно было разглядеть рисунок их перышков. Я поднял дробовик, когда стало слышно хлопанье крыльев.

Никогда я не видел ничего подобного. Ружье, которое досталось мне от отца, по сравнению с этим было как неструганное полено. Диксоновский дробовик играючи улегся в моей руке, словно был частью моего тела, и только и ждал от меня мысленной команды; остальное он делал сам.

Стройные стволы следили за полетом птицы, спуск произошел как будто сам собой, не требуя от меня никаких усилий, отдача показалась невесомым сообщением плечу о том, что выстрел осуществлен, и, когда дробины настигли цель, я увидел, как разлетается пух. Гусь сложил крылья и понесся наискось вниз – сначала в том же направлении, в котором он летел до выстрела, а потом, умерев еще в воздухе, ударился о землю. Большим пальцем я машинально прошелся по насечкам стали. Гильза выскочила по кривой, обрисованной полоской порохового дыма.

Гвен босиком подошла ко мне.

– Brilliant shot[64], — сказала она.

– Выстрел далеко слышно, – сказал я. – А разрешена здесь охота?

– А кто проверит? Считай, что владелец земли дал тебе разрешение.

Я положил дробовик на плоский камень. На ее реплику не ответил. Старался видеть в нас просто двух человек у моря, раздобывших еды, а не мужлана с землей под ногтями и выскочку с богатством за спиной. Это были просто мы, голодные и холодные, а перед нами гусь, из которого повалил пар, когда я его потрошил.

Но наше беспокойство нарастало. Ночь, проведенная мною в Квэркус-Холле, не дала результатов. Мне не удалось открыть в архиве никаких тайн. Только просмотрел карты времен войны. Меня все сильнее тянуло бросить все и отправиться во Францию.

Гвен отвернулась от гусиных внутренностей и от моих окровавленных рук. Стояла и смотрела на дробовик. Вглядывалась в деревянные детали, заигравшие на ярком утреннем солнце новыми красками, как живописное полотно, которое становится тем труднее истолковать, чем дольше на него смотришь – пока не смиришься с тем, что оно непостижимо.

– Ты бы оделась, что ли, – сказал я, хватая ружье.

Она ковырялась в еде. Водила вилкой по тарелке, чертя странные эллиптические линии. Жареный гусь казался безвкусным. В комнате слегка попахивало ружейным маслом. Перед едой я почистил дробовик, и Гвен открыла люк в подпол, где я спрятал его в сухом месте.

– Ему бы отвисеться несколько дней, этому гусю, – заметил я, работая челюстями.

– Или несколько недель, – недовольно отозвалась девушка, вытащив из зубов волоконце.

Я спросил себя, когда же мы начнем ссориться о том, о чем нам собственно следовало бы ссориться.

– Кстати, – сказала Гвен. – Я поднялась на высокую горку. Увидела кое-что интересное.

– Ну-ка, расскажи.

– На сарае для лодок на Ансте кто-то нарисовал белый крест.

15

Поздно. «Гейра» дошел уже до середины пролива. Кончики пальцев у меня были белыми. Масляная краска, которой был нарисован крест на сарае для лодок, оказалась свежей, а на камнях у кромки воды лежала малярная кисть.

Гвен перевезла меня на «Зетленде». Настроение у нее лучше не стало. Я заставил себя доесть свою порцию и сказал, что хочу пофотографировать маяк на Макл-Флагга при хорошем освещении. Такое не делается быстро, и я был уверен, что она не захочет составить мне компанию. Мы расстались довольно холодно, договорившись встретиться вечером в ее домике.

И вот я смотрю на корму парома, а «Коммодор» рычит на холостом ходу. Но Анст схож с Саксюмом. Искать придется всего в двух-трех местах.

Она поднялась со скамейки возле Норвикского кладбища. Волосы, уложенные в высокую прическу, толстое пальто из грубой шерсти на красной подкладке. На запястье тонкий серебряный браслет. Ее седые волосы сияли, но она, казалось, ослабла с прошлого раза.

– Я совсем забыла про ключ в банке из-под кофе, – сказала она. – Ты его нашел?

– Что за ключ? – спросил я и замер, держась рукой за дверцу автомобиля.

– Эйнар арендовал бокс на складе в Леруике. Ключ от него хранился в кладовке для еды, в жестяной банке.

– А что он держал в этом боксе? – принтересовался я, подойдя к ней. – Не знаете?

– Материал, наверное.

– А это не мог быть груз древесины? – предположил я.

– Да мог… Я думала, это доски и планки, которые ему паромом отправляли из Бергена.

Мне следовало из вежливости посидеть с ней на скамейке подольше, но меня сжигало нетерпение. Я ощущал бледное подобие того, что, должно быть, терзало Эйнара. Если меня так взволновал этот ключ, как же его подгоняла потребность отыскать пропавшую возлюбленную, пропавшую дочь?

– Ты весь в нетерпении, – заметила Агнес Браун. – Вижу по тебе. Торопишься поехать поискать ключ, да?

Я подтвердил, что дa.

– Знаешь, зачем я нарисовала крест? – спросила она.

– Из-за ключа?