Шеломянь

— Плохо, — ответил Святослав. — Смутный сон видел… Как думаешь, боярин, кто растолковать способен?

— Есть такой человек, — без раздумья откликнулся Кочкарь, проснувшийся настолько, что догадался наконец убрать меч в ножны. — Сейчас разбудим.

Твердым шагом боярин спустился по лестнице вниз. Там что-то грохнуло металлом, раздалась приглушенная ругань, и ступени лестницы заскрипели вновь, теперь только под тяжестью не одного, а двух тел.

Вперед себя Кочкарь пропустил мужчину средних лет, высокого и худого. Полный боевой доспех выдавал, что человек провел ночь в стороже. Подтверждало это и лицо, отекшее и помятое там, где не заросло густой бородой.

— Мечник Авдей, — заметил Кочкарь, — толкует сны не хуже Иосифа Прекрасного.

— С такими же последствиями для страны? — поинтересовался Святослав, припомнив, что библейскому фараону Иосиф напророчил семь голодных лет.

— Избави Бог, — ответил за мечника боярин, подталкивая оробевшего Авдея ближе к князю.

Святослав постарался как можно подробнее рассказать толкователю свои видения — как выглядело помещение, в котором он находился, внешность колдуна, особенности погребальной церемонии, такой необычной для христианина. Не забыл он упомянуть и о своем ощущении реальности происходившего, от которого не мог отделаться до сих пор.

Авдей только покачивал головой, слушая княжескую историю.

— Дурное вижу, — сказал он наконец. — К горю большому готовься, князь, к горю, предательству и даже к смерти… Чужой смерти, — поправился мечник, отшатнувшись от угрожающе сдвинутых бровей Кочкаря, — но близкого по крови человека… Слетят два сокола испить шеломом Дону, со златого престола поискать град Тмутаракань… И померкнут два солнца, и посекут соколов поганые сабли…

Авдей закатил глаза, и бельма, иссеченные кровеносными сосудами, бездумно уставились на князя. Пена зеленоватого гнойного цвета показалась в уголках его рта, прокладывая влажные дорожки к подбородку. Руки со сведенными вместе пальцами подрагивали, словно в судорогах.

— И спустится позор на славу, — не говорил уже, а кричал Авдей, подобный ветхозаветным пророкам, — и ударит насилие на свободу!..

Кочкарь взял толкователя за шиворот и сильно встряхнул, дабы привести в чувство.

Это подействовало. Мечник осмысленно поглядел на державшего его боярина, затем, с явным опасением, на князя. Раз с опасением, точно пришел в себя, подумал Кочкарь.

— Что за позор и насилие? — спросил он.

— Не знаю, — растерянно сказал Авдей. — Такое со мной впервые…

И здесь — лицо Авдея отекло, словно свеча, оставленная на ночь. Радужная оболочка глаз потемнела, неестественно расширились зрачки, челюсть отвисла, зримо удлиняя форму черепа. Поменялся и голос, став глухим и одновременно скрежещущим, как жернова внутри мельницы.

— Долг за тобой, князь! И за него ответишь. А не сам — родственники расплатятся! До седьмого колена платить будут!

Святослав Всеволодич узнал наконец голос. Голос арабского колдуна, безумного Абдула Аль-Хазреда.

С мерзким хрустом распахнулся рот мечника Авдея, раздирая лицевые мышцы, и голова запрокинулась назад, подобно крышке кувшина. Из широкого сине-красного отверстия, открывшегося князю и боярину, со всхлипом показалось нечто темное с булатным отливом.

Мертвый Авдей рухнул на пол, но прежде из его горла вырвался большой черный ворон. Он сделал круг под потолочными балками и, разбив свинцовый переплет слюдяного окна, полетел к югу.

Туда, где во многих днях конного пути, затаился в болотных испарениях город Тмутаракань.

Тмутараканский священник Чурила молился в те дни чаще, чем обычно. Город менялся на глазах, и перемены эти были в плохую сторону.

Не прерываясь на ночь, только зажигая многочисленные факелы и светильники, жители Тмутаракани торопливо возводили каменную стену вокруг древнего святилища. В поисках редкого в Меотийских болотах твердого камня уже разломали местную синагогу, забив кольями возмутившегося раввина. В хазарских кварталах жители спешно создавали отряды самообороны для защиты от беспричинных погромов.

Чурила понимал, что настает очередь Михайловской церкви, где он служил дьяконом. Каменной постройки ближе к древнему святилищу не было, а безумие, проникшее в души многих тмутараканцев, задавило страх перед святотатством.