Шеломянь

— Не яд, — ответил колдун на невысказанный вопрос.

— Что же тогда?

— Ясность. Истина. Горечь, возможно.

«Во многия знания — многия печали», — некстати припомнилось князю.

— Зачем это? — спросил он,

— Зачем знания? Хороший вопрос!

— Спрошу иначе: что, по твоему мнению, мне неведомо?

— Выпей, тогда и узнаешь. Ежели не боишься, разумеется…

Боишься…

Сон становился на редкость своенравным. Сгинувший год назад в сражении с Кончаком арабский колдун уже не первый раз откровенно оскорблял князя Святослава, не чувствуя почтения ни к сединам, ни к титулу. И киевский князь принимал такое общение как должное, словно соскучившись по откровенному собеседнику.

Без лишних слов князь взял кубок и пригубил вино, удивительно кислое, не похожее на густые фряжские напитки. Отставив кубок обратно на стол, Святослав отметил, как на глазах поменялся цвет вина — с темно-красного на синий, уксусный.

— Пророк Иса, которого вы почитаете как бога, обратил однажды воду в вино. Я, как видишь, пошел дальше и превратил вино в уксус. Время и Бог делают это за несколько недель, мне это удается быстрее.

— Ставишь себя выше Бога?

— Вашего — да!

— У тебя есть свой бог?

— Не бог. Боги! Их много, и они велики. И я счастлив, что стал их ближайшим слугой.

— Вот оно, человеческое… Быть счастливым оттого, что позволено стать рабом!

— Слугой!

— Богу не нужны слуги. Слуга подобен господину, только ниже по положению. Раб же — вещь, как этот кубок или стол. Нужно ли гордиться, уподобив себя неодушевленному предмету?

— А кто докажет, что душа существует? Может, кто-либо вернулся с того света? Из мира мертвых?

— Наш разговор и докажет. Что сон, как не путешествие души? Кто сейчас говорит и чувствует, если плоть спит?

— Пойми же, наконец! Происходящее с нами — не сон, иное! Согласись, что боль возможна только в яви, и уверься, что не спишь!

Абдул Аль-Хазред протянул князю Святославу взятый со стола небольшой нож с широким, резко сужающимся к острию лезвием.

— Боль убедит тебя, князь, — проговорил колдун, переводя безумные глаза с лезвия ножа на лицо Святослава. — Лучшее доказательство правоты — боль. Отсюда и пытки подозреваемых в преступлениях, и священные поединки обвиняемого с обвинителем. Отсюда все воинское искусство. Нет большего счастья для воина, чем лицезреть страдания поверженного противника. Припомни, Святослав, что ты испытывал, объезжая поле битвы после победы? Сострадание? Печаль? Или все-таки ощущение правоты?..

Легким, почти незаметным движением ладони араб полоснул лезвием ножа по княжескому запястью. Боль обожгла Святослава. К старости он стал острее чувствовать раны, даже, казалось, самые незначительные. Кровь, медлительно набухая, скапливалась на месте разреза, и первые капли готовы уже были сорваться и упасть на пол.

Боль была убедительной, и князь Святослав задумался о том, а сон ли все происходящее? С другой стороны, как поверить в мгновенное перемещение из Корачева в киевские палаты? Это еще невероятнее, чем чувствовать боль во сне. И Святослав решил, что продолжается наваждение или кошмар, не все ли равно, как это называть?

— Не место княжеской крови на грязных половицах, — прошелестел вкрадчивый голос арабского колдуна.

Абдул Аль-Хазред сорвал со стены висевший там колчан. По вышитому жемчужному узорочью несложно было определить его происхождение, явно чувствовались влияние и вкус Половецкого поля. Стряхнув на пол с треском рассыпавшиеся под ноги стрелы, колдун подставил под отяжелевшие кровяные капли распахнутый рот колчана, и глухой звук капели Святослав сравнил отчего-то с падением крышки саркофага.

— Помоги перевязать, — сказал киевский князь, отдернув руку.

— Перевязать? — удивился Аль-Хазред. — Что?

Запястье Святослава было целым и чистым. Не только шрама не было на руке, князю показалось, что и число старческих морщин несколько уменьшилось.

— Может, мы все-таки спим? — послышалось, или действительно в голосе араба слышалась издевка?!

Аль-Хазред перевернул колчан открытой частью книзу, и с громким перестуком на половицы посыпался крупный речной жемчуг. Казалось сначала, что не выдержали нитки, использованные когда-то неведомой степной вышивальщицей, но Святослав ясно разглядел, что жемчужины сыпались изнутри.

— Свернувшаяся кровь гниет, — заметил араб, — и разве справедливо, что единая судьба ждет кровь князя и холопа? Взгляни, не лучше ли, когда из капли благородной крови рождается жемчужина?

Жерло колчана повернулось в сторону князя, и мутные жемчужные шарики полетели к нему на грудь, словно пущенные из пращи. Мягкие удары по льняной рубахе не причиняли боли, напротив, холодное покалывание у сердца сняло там давнюю тяжесть, не отпускавшую несколько последних лет.

— В крови — жизнь, — шептал безумный араб, и князь Святослав готов уже был согласиться с этим. — И в ней же — гибель.

Вязкая, дурно пахнущая струя выплеснулась вслед за жемчугом из колчана и хлынула прямо в лицо князя киевского. На мгновение перехватило дыхание, соленые капли попали в инстинктивно приоткрытый рот, и Святослав закашлялся, поперхнувшись.