Щит и Меч Сталинграда

— Тепло и уютно тебе было в Ленинграде, дома и в педагогическом институте,— заметил инструктор Котельниковского райсовета Осоавиахима Василий Баннов.— Но ты, Люда, сама на фронт попросилась. Теперь не вспоминай, где и когда нам было тепло. Утихнет метель — снова на «железку» выйдем. Нельзя пропустить к Сталинграду ни один состав.

— Верно,— согласился Ломакин.— Сейчас в Сталинграде решается судьба всей страны. Нашим там нелегко приходится. А прибудет к врагу подкрепление — станет еще труднее. Каждый взорванный нами состав фашистов приближает победу советского народа.

Морозную ночь отряд провел в балке, тесно прижавшись друг к другу.

Утром, изрядно окоченевшие, партизаны поднялись с трудом.

«Еще одна такая ночь, и половина моих подрывников сляжет в жару,— подумал командир отряда, слушая, как надрывно кашляют его бойцы.— Надо искать тепло, людям нужен хоть короткий отдых...»

Шло четырнадцатое декабря. За необозримой степью, там, где поутру над промерзшей, скованной стужей землей поднимался мутный диск солнца, начиналось контрнаступление советских войск, шла великая битва у Волги. И хотя гул боев не доносился к партизанам, они знали, что в Сталинграде идет ожесточенное сражение не на жизнь, а на смерть. И это придавало патриотам новые силы.

— Идем в Киселевку,— решил Ломакин и повел партизан к балке Базовая, где в стороне от больших дорог находилась животноводческая ферма. Нужен был хоть короткий отдых — обогреться, поесть и уже затем вновь приступить к диверсионной работе на линии железной дороги. К тому же в отряде кончались продукты, а на ферме можно было разжиться мясом.

Возле засыпанной снегом фермы стояли несколько скирд сена. Ломакин оставил здесь двух бойцов, приказав им следить за округой, а остальных увел в тепло.

«На ферме мы все словно ожили,— вспоминала позже Люда Крылова.— Здесь ветер не валил с ног, мороз не делал руки и йоги непослушными. Можно было разжечь огонь, сварить нехитрую похлебку, поджарить мясо, тем более что овец на ферме было много. Когда все наелись и отогрелись, людей невольно потянуло ко сну: сказались трое суток, проведенных в поле и у железной дороги.

Проснулись мы от звуков выстрелов. Стреляли неподалеку. Все схватились за оружие и выскочили. Оказывается, пока мы спали, к ферме подъехали на подводах немецкие фуражиры. Они заметили наших дозорных на скирдах и открыли стрельбу...»

Что оставалось делать двум дозорным, которые были обнаружены врагами? Понятно, что тоже стрелять. В результате трое гитлеровцев были убиты. Удрать удалось лишь одному врагу.

— Срочно собираться и уходить! — приказал Ломакин.

Отряд лишь ступил на заметенную глубоким снегом тропку, когда со стороны Киселевки показались кавалеристы в серых, мышиного цвета, шинелях. Было их около сорока.

— Назад! Укрыться на ферме! Занять круговую оборону!

Это было единственно верное при сложившейся ситуации решение командира отряда. И партизаны — из 53 человек двое были обморожены, а два недавних дозорных убиты — заняли круговую оборону. В бой вступать было запрещено лишь радистке Крыловой.

— Тебя с рацией надо беречь пуще наших жизней,— сказал девушке командир.— Без рации мы станем глухи и немы.

К вечеру ферма с партизанами была окружена плотным кольцом карателей. Из хутора Лобова враги доставили на лошадях две пушки, из Киселевки привезли минометы. Мазанка, где засели партизаны, методично обстреливалась. Огонь прекращался лишь на считанные минуты, и вновь рвались снаряды и мины... Местность освещалась ракетами. Горели подожженные скирды соломы, огонь подбирался к крыше мазанки.

— Командование германских войск предлагает вам сложить оружие! Сдавайтесь! — доносился до партизан усиленный рупором голос с немецким акцентом.— Отказ от сдачи приведет к вашей смерти!