Щегол

– Ну! – Он отвернулся: в буфет как раз снова принесли полную чашу икры, и он уже было направился туда, но потом все-таки передумал. – Он как-то раз заявился к нам в магазин, хотел продать кучу украшений и серебра, давным-давно это было. Говорил, мол, это все ему по наследству досталось. Только вот там была солонка, старинная, очень редкая, и Велти ее узнал, потому что он знал даму, которой он эту солонку продал. И знал, что ее обжулила парочка визитеров, которые обманом проникли к ней в дом, сказав, что собирают старые книги – на благотворительность. В общем, Велти взял у него эти вещи на продажу, а сам позвонил той старушке и в полицию позвонил тоже. Что до меня, то я… – Он вытащил из кармана носовой платок в цветочек – из “Либерти”, промокнул лоб, голос у Хоби стал такой тихий, что слышал я его с трудом, однако не решался попросить, чтоб говорил погромче. – Года за полтора до этого я у этого же парня купил наследственное имущество, мне бы догадаться, что тут что-то нечисто, но… придраться было не к чему вроде бы. Новехонькое здание в Ист-Сайде, на Восьмидесятых… посередине комнаты свалена чудная подборка предметов американского искусства: ящички для чая, часы-банджо, фигурки из китового уса, виндзорских стульев столько, что хватит на целую школу, но – ни ковриков, ни дивана, ничего такого, на чем можно было бы есть или спать – в общем, ты бы, наверное, сразу все понял. Не было там ни наследства, ни тетки. Он просто подснял эту квартиру, чтоб хранить там наворованное. А все потому – это-то и сбило меня с толку – что я был уверен, будто он тоже торговец, потому что тогда у него был свой магазинчик, так, лавочка даже, всамделишный закуток прямо на Мэдисон, недалеко от того места, где был “Парк-Бернет”, симпатичное такое местечко, открывалось по предварительной договоренности. “Антиквар Шевалле”. Там у него были первоклассные французские вещицы – не по моей части. Как ни приду, там вечно было закрыто, я всегда в окна заглядывал. Что это его магазин, я узнал только тогда, когда он мне позвонил насчет того имущества.

– И? – спросил я, снова отворачиваясь от гостей, мысленно упрашивая Платта не тащить сюда директора своего издательства, которого он торжественно вел ко мне, чтоб нас познакомить.

– И, – вздохнул Хоби, – если вкратце, то дело дошло до суда, мы с Велти дали показания. Слоуна – dïlapidateur[68], как назвал его Велти – к тому времени и след простыл, из магазина все исчезло буквально за ночь, появилась вывеска “Закрыто на ремонт”, и снова, конечно, он не открылся. А вот Рейс, по-моему, сел в тюрьму.

– Когда это было?

Хоби прикусил указательный палец, задумался.

– Боже правый, да уже… лет тридцать тому назад? Тридцать пять?

– А что Рейс?

Он вскинул брови.

– Он что, здесь? – Он снова принялся оглядывать толпу.

– Его я не видел.

– Волосы вот такие, – Хоби пальцем обозначил длину, ниже затылка. – До воротника. Англичане так стригутся. Англичане после определенного возраста.

– Седые?

– Тогда еще нет. Сейчас – возможно. И такие злобно поджатые губки, – он сморщил губы в кружок, – такие вот.

– Он самый.

– Что ж, – он вытащил из кармана лупу с фонариком и не сразу сообразил, что сейчас она ему в общем-то незачем, – ты предложил вернуть ему деньги. Так что, если это и впрямь Рейс, то непонятно, чего он на тебя давит, потому что он как раз не в том положении, чтоб раздувать скандал или выставлять какие-то требования, верно?

– Да, – ответил я после долгого молчания, с трудом выдавив одно слово, такое это было жуткое вранье.

– Ну а тогда выше нос, – сказал Хоби, явно радуясь тому, что разговор наш подошел к концу. – Уж об этом ты сегодня должен тревожиться меньше всего. Хотя, – он похлопал меня по плечу, поглядел в зал, выискивая миссис Барбур, – Саманту обязательно предупреди. Пусть не пускает этого мошенника в дом. Ни под каким предлогом. Добрый вечер! – Он повернулся к пожилой паре, они все-таки доплелись до нас и теперь выжидающе улыбались у нас за спиной. – Джеймс Хобарт. Позвольте представить вас жениху.

34