Анна де Лармессин перехватила командование свадьбой из-за, как она выразилась, “кризиса”, вызванного безразличием миссис Барбур. Это Анна де Лармессин выторговала нам нужную церковь и нужного священника, это Анна де Лармессин будет корпеть над (впечатляющим) списком гостей и (невероятно заковыристыми) схемами рассадки, и это ее слово будет решающим при выборе всего остального: от подушечки для колец до свадебного торта. Это Анна де Лармессин ухитрилась заполучить платье от “правильного” модельера, это она предложила для медового месяца свой дом на Сен-Барте, это ей Китси названивала по любому вопросу (а вопросы возникали по много раз на дню), и это она, как пошутил Тодди, безо всяких колебаний назначила себя свадебным обергруппенфюрером. Но – и в этом был весь комизм, вся дикость ситуации – Анна де Лармессин была от меня в таком ужасе, что само мое присутствие с трудом выносила. Совсем не такого мужа хотела она для своей крестницы. Даже имя у меня было слишком вульгарным, чтоб его произносить. “А что думает жених?” “И как скоро жених предоставит мне список своих гостей?” Ясно ведь, брак с таким, как я (торговцем мебелью!), был участью – более или менее – сродни смерти, поэтому-то все было обставлено с такой пышностью, с такой театральностью, с мрачным ритуальным настроем, словно Китси была какой-нибудь позабытой шумерской царевной, которую обрядят в дорогие одежды и после пира, под звуки бубнов, в толпе прислужниц, во всем великолепии – препроводят в царство теней.
Я рассудил, что на вечеринке мне в общем-то незачем быть в здравом уме, а потому как следует вмазал перед выходом и одну экстренную оксиконтинку запрятал в карман своего лучшего костюма от “Тернбулла и Ассера” – так, на всякий случай.
Клуб оказался красивым, и я злился, что в сутолоке нельзя было толком разглядеть все архитектурные детали, все висевшие рамой к раме портреты – а там были прямо настоящие шедевры – и редкие книги на полках. Бархатистые красные бутоны, рождественские гирлянды из бальзамической пихты – это что, на елке настоящие свечи? Я стоял на лестнице, как в тумане, и мне не хотелось ни приветствовать гостей, ни разговаривать с ними, мне вообще тут и быть-то не хотелось…
Кто-то тронул меня за рукав.
– Что такое? – спросила Пиппа.
– Что? – Я не мог заставить себя посмотреть ей в глаза.
– Ты такой грустный.
– Я и грущу, – ответил я, но не знал, услышала она или нет, я и сам себя не услышал, потому что как раз в этот момент Хоби понял, что мы отстали, и стал протискиваться к нам назад через толпу, крича:
– А, вот вы где!
– Давай-ка, займись гостями, – он беззлобно, по-отцовски подтолкнул меня в бок, – а то тебя все обыскались.
В толпе незнакомцев только они с Пиппой и были по-настоящему интересной, необычной парой: она – в невесомом зеленом платье, с прозрачно-кисейными рукавами – похожа на эльфа, он – такой славный, такой элегантный в темно-синем двубортном пиджаке, в прекраснейших старых ботинках от “Пил энд Ко”.
– Я… – Я обреченно заоглядывался.
– За нас не переживай. Попозже найдемся.
– Ладно, – сказал я, собравшись с духом.
Я оставил их возле гардеробной – они разглядывали висевший там портрет Джона Адамса и ждали, пока миссис Дефрез сдаст свою норковую шубу, а сам отправился толкаться по переполненным залам, да только из всех гостей я признал одну миссис Барбур, а встречаться с ней у меня пока сил не было, но проскользнуть мимо я не успел, она меня заметила и ухватила за рукав. Она стояла в дверях, держа бокал джина с лаймом, а ее осаждал прыткий желчного вида старикан, у него было суровое красное лицо и суровый звонкий голос, а возле ушей торчали клочки седых волос.