Щегол

Хоть тогда у Барбуров я и был раздавлен горем, но отсюда квартира на Парк-авеню виделась мне потерянным раем. Со школьного компьютера я мог теперь проверять почту, но писатель из Энди был никудышный, и его ответные письма были до отчаяния безличными. (“Привет, Тео. Надеюсь, ты отлично провел каникулы. Папа купил новую яхту – назвал “Авессалом”. Мама, сказала, что ноги ее там не будет, ну а меня, к сожалению, заставили. Японский в этом году идет что-то туго, но в остальном все нормально”.) Миссис Барбур прилежно отвечала на мои бумажные письма – писала строчку-другую на заказанной в “Демпси и Кэрролл” почтовой бумаге с монограммой, но в ее ответах не было ничего личного. Она всегда спрашивала: “Как ты?”, а в конце всегда писала, что думает обо мне, но ни разу – “Мы по тебе соскучились” или “Как бы нам хотелось снова тебя увидеть”.

Я писал и Пиппе в Техас, хотя она так плохо себя чувствовала, что ничего не написала в ответ – да и какая разница, большинство писем ей я так и не отправил.

Дорогая Пиппа, как твои дела? Нравится ли тебе в Техасе? Я много думаю о тебе. Удалось ли покататься на той лошади, которая тебе понравилась? Здесь все здорово. Жарко ли там у вас, потому что у нас тут очень жарко…

Нет, это звучало убого, я выкинул письмо и начал заново.

Дорогая Пиппа, как ты там? Я много о тебе думаю и надеюсь, что у тебя все нормально. Надеюсь, что в Техасе все нормально здорово. Признаюсь, мне тут совсем не круто, но я завел пару друзей и потихоньку привыкаю. Скажи, а ты скучаешь по дому? Я скучаю. Я очень скучаю по Нью-Йорку. Как бы я хотел, чтобы мы с тобой жили поближе друг к другу. Как твоя голова? Надеюсь, получше. Прости, что…

– Подружке пишешь? – спросил Борис – он читал у меня через плечо, хрустя яблоком.

– Отвали.

– А что с ней случилось? – когда я не ответил, спросил снова: – Ты ее ударил?

– Чего? – перепросил я, слушая вполуха.

– Ну, я про голову ее. Ты поэтому извиняешься? Врезал ей или как?

– Да, конечно, – ответил я, но по его очень серьезному, очень сосредоточенному лицу вдруг понял, что он не шутит.

– Ты что, думаешь, я девчонок бью? – спросил я.

Он пожал плечами:

– Ну, вдруг она сама нарвалась.

– Ээээ, мы тут в Америке женщин не бьем.

Он оскалился, сплюнул яблочное зернышко.

– Конечно, нет. Американцы просто нападают на страны поменьше, которые расходятся с ними во взглядах.

– Борис, заткнись и вали отсюда.

Но его замечание меня растревожило, и вместо того, чтобы начать письмо к Пиппе заново, я принялся писать Хоби.

Дорогой мистер Хобарт, здравствуйте, как поживаете? Надеюсь, у вас все хорошо. Я так и не поблагодарил вас за вашу доброту ко мне тогда, в Нью-Йорке. Надеюсь, у вас с Космо все нормально, хотя понимаю, что вы оба скучаете по Пиппе. Как у нее дела? Надеюсь, она начала снова заниматься музыкой. И надеюсь, что…

Но – так и не отправил. И потому очень обрадовался, когда получил письмо – взаправдашнее длинное бумажное письмо – от самого Хоби.

– Это у тебя что такое? – подозрительно спросил отец, заметив нью-йоркский штемпель и выхватил письмо у меня из рук.

– Что?

Но отец уже надорвал конверт. Он быстро проглядел письмо и потерял к нему всякий интерес.

– Держи, – сказал он, возвращая мне письмо. – Прости, дружок. Ошибся.

Письмо само по себе уже было прекрасным, осязаемым артефактом – ровный почерк, дорогая бумага, отголосок пустынных комнат, денег.