Шапка Мономаха

…Дорога зимним лесом под бледным утренним солнцем бежала добрая, легкая. Среди еловых лап мелькал серый хвост любопытной белки, подслушивавшей разговор путников. Ветер ерошил верхушки деревьев, шутя сыпал на ездоков порошей.

– Скажи, отец, – смущенно говорил храбр, – как перехитряешь смерть? Поди она не раз за тобой приходила.

– Ни к чему мне со смертью хитрить, – простосердечно ответил Янь Вышатич. – Давно прошу Бога прибрать мою душу, чтобы там снова соединиться с моей Марьей. Но, видно, еще не до самого дна я испил свою чашу. И жить вроде более не для чего и не для кого, а Господь дает жить. Внуков и правнуков мне не нянчить. А ведь человек отдает свою жизнь потомству. Мне отдавать некому, вот и зажился. Вместо внуков, считай, живу… Но можно и по-другому рассудить. Всю жизнь, с младых ногтей, для Руси жил, ей одной служил, хотя и разным князьям. Вот и отдарила она меня. А не то, чаю, еще на что-нибудь сгожусь ей… У тебя-то с потомством как?

– К весне кто-нибудь народится.

– Если девка, окрести Марьей, – попросил старый воин.

– А если сын, назову Янем, – решил Добрыня. – Крестным будешь ему, отец?

– Если доверишь.

Боярин был тронут – от чувств заволокло влагой очи. Чтобы скрыть это, Янь Вышатич крикнул назад:

– Эй, Горазд, взбодри своих отроков, чтоб не плелись как на похоронах. А то и в Суздале не застанем Олега Святославича! Уж больно прыток князь.

До Ростова отряд боярина так и не дошел. Повстречали в пути новгородского отрока, поспешавшего с вестью в Смоленск, и повернули коней в иную сторону.

– Не тревожься, боярин, – весело отозвался сотник Горазд, – дальше Руси не убежит.

– Я не об Олеге тревожусь. За книжником, который с ним, по всей Руси гоняюсь, никак не поспею.

– И об этом не беспокойся, Янь Вышатич. Нестора спасать мне не впервой! Из тьмутараканской передряги его выдернули и здесь потянем.

Добрыня вдруг придержал коня, стал ловить ноздрями воздух. В такие мгновенья он больше всего становился похож на потревоженного зверя, ищущего, с какой стороны приближается опасность. Старый боярин уже привык к его повадкам и доверял чутью храбра.

– Что, Добрыня?

– Гарью веет.

– Торопиться надо, – решил Янь Вышатич.

Пустили коней вскачь. До Суздаля оставалось верст тридцать, их одолели к полудню. Дорога вывела к посаду, чернеющему остовами домов, над которыми еще курился едкий дым и разносился вой погорелых женок. Меж руин бродили люди в надежде спасти хоть какой скарб. Поле за сгоревшей посадской стеной превратилось в обширный скотный двор. Спасенная хозяевами дворовая живность на все лады ржала, мычала, мекала, блеяла и лаяла.

– Тут и чутья не нужно, – заломив шапку набок, дивился Горазд, – не найдем мы здесь князь-Олега.

Мимо посада вышли к реке, делающей крутую петлю. В узком пространстве петли еще вчера красовался суздальский детинец, а нынче над обгорелым трупом города погребально каркали вороны.

– В самое яблочко твои слова, отец, – хмуро проговорил Добрыня. – Приплелись на похороны.

– Служил отцу Олегову, князю Святославу, – горько произнес боярин, – не чаял, не гадал, что сын будет жечь русские грады.

Берегом обогнули обвалившиеся черноугольные стены, вышли к остаткам ворот. За рекой, будто нечаянная радость, озарялась солнечными лучами церковь уцелевшего монастыря, Дмитровского подворья киевской Печерской обители. На берегу перед монастырем одиноко стоял чернец в накинутом на голову клобуке – то ли молился, то ли горевал, глядя на пепелище.

– Эй! – закричал ему Горазд. – Скажи, чернец, нет ли в том монастыре книжника Нестора?

– Для чего он вам? – слабо донеслось в ответ.

– Раз спрашиваем, значит, нужен.

– Кому я нужен?

Янь Вышатич утер слезящиеся от мороза глаза и поскакал по льду к иноку. Добрыня наблюдал бесстрастно, а сотник Горазд в изумленном восторге хлопнул себя по ляжкам:

– Ну, книжная душа! Мы его опять спасать едем, а он снова на бережку нас встречает.

Старый боярин слез с коня и от души расцеловал чернеца.

– Как ты, Нестор? – тряс его за плечи Янь Вышатич. – Когда поганые выжгли Феодосьев монастырь, я ведь думал, что больше не увижу тебя.

– Со мной ничего худого не случилось, – отвечал книжник. Он пытался радоваться нежданной встрече, но голос оставался деревянным: – А Русь горит. Церкви горят, монастыри, книжни, грады…

– Да что с тобой? – снова встряхнул его боярин.

– Так и должно быть. А со мной ничего. Бог ко мне излишне милостив… Тоскливо только на душе.

– Зачем ты понадобился Олегу?

– Олегу? – переспросил монах. – Князь заплатил за меня цену раба. Некогда я сам продал себя в рабство твоему ключнику, боярин. Ныне Господь отдал меня в чужие руки, чтобы я вспомнил о смирении.

– Олег выкупил тебя для холопства? – в гневе произнес Янь Вышатич.

– Моя гордыня смердела до самых небес, а я не замечал того…

– Ты больше не раб! – сердито сказал боярин. – И чтоб доказать это, поедешь со мной к Олегу. Я объясню ему, что покупать первого книжника на Руси как последнего холопа постыдно для князя. Даже отец его не додумался бы до такого, хотя и выкрал однажды блаженного Антония из его пещеры.