Шайтан-гора

В ауле, посмеиваясь, называют Азналла великим поэтом. Пусть смеются. Ракай любит песни друга — в них всегда хорошие слова. И Ракаю тоже хочется петь, он начинает подтягивать:

— И хотя я храбрый жягет, нет у меня ничего, кроме худой кошмы и двух баранов… — поет Азналл.

«…А у меня еще барашек Зайтуна… — подпевает Ракай, —

Пусть она из знатного рода тарханов,
Хозяйка неба и степи…
Она любит бедного пастуха».

Светло на душе у Ракая.

Вдали показывается аул. Серые остроконечные верхушки юрт рассыпались у извивов тихой Кизилки. Ее берега густо поросли черемушником. Табун, не дожидаясь понукания пастухов, скачет к реке. Нужно спешить. Не любит старый Иштубай, когда не вовремя приходят его табуны. Каждые три дня велит он сгонять табуны в аул, и жягеты Иштубая пересчитывают коней, ведут счет новорожденным ягнятам. Давно уже поговаривают старики, что хочет Иштубай перекочевать в другие степи, туда, где живут кайсаки. Может, это и правда? Но не хочет Ракай уходить из родной степи, любит он ее.

…Старая Нурхан разъеденными от дыма глазами смотрела, как сын снял седло, заботливо вытер полой чекменя потные бока коня, а потом легонько хлопнул тыльной стороной ладони по крупу. Пусть пасется в степи. Степь начиналась сразу возле юрты.

— Да хранит тебя аллах… — прошептала Нурхан сухими бескровными губами. Над аулом звенело неумолчное блеянье овец, ржанье недоеных кобылиц, визгливые голоса женщин. В пыли грызлись из-за кости две рыжие собаки. Пузатые худоногие ребятишки таскали за хвост небольшого, насмерть перепуганного лисенка. Его как-то поймал в степи Ракай и подарил детям.

— Что будешь делать? — спросила Нурхан, когда Ракай выпил последнюю чашку кумыса. — Иштубай приходил за долгом. — Говорит, что если не отдашь, заберет все — и коня и овец.

— Разве Иштубай не обещал подождать до осени? Разве у него два языка?

— Я говорила… — пробормотала Нурхан, и седая голова ее низко опустилась. Ракай встал с кошмы.

— Отдать долг!.. — он тоскливо оглядел рваные кошмы и одеяла, старый потрескавшийся сундук с когда-то яркими, но уже давно поблекшими цветами. В нем хранилось все его богатство: бухарский кинжал — единственное наследство от отца, погибшего в зубах степных волков, когда Ракай был совсем маленький, почти новый чекмень, который он выменял два года назад у пастуха Кунгура на чернобурую лису, попавшую в капкан, и весь истлевший от времени колфак, его мать хранила как память о своей молодости.

— Я сам пойду к Иштубаю, — твердо проговорил Ракай и, приподняв край кошмы, вышел из юрты. У юрты Азналла несколько женщин сидели на корточках и, звеня медными монистами, перетирали на камнях зерна степной травы саис. Из них получалась горьковатая мука, но из нее можно готовить еду, когда кончается молоко у коз и наступают трудные дни. Старики Вахаб и Кунгур, растянув на кольях полуистлевшую сеть, перебирали ее дрожащими руками. Сегодня на ночь они перегородят тихую Кизилку, и утром в ауле будет рыба. Это хорошо. Ракай очень уважал этих стариков. Вахаб был высок и костист. Никто не знал, сколько зим он прожил в степи, но, вероятно, очень много, так как старая Нурхан говорила, что она только родилась, а у Вахаба умерла последняя дочь — старуха. И еще в ауле говорили, что в молодости Вахаб служил солдатом у белого царя, а потом охромел и навсегда вернулся в родную юрту.

Вахаб никогда не просил у людей еды, когда бывал голоден, и всегда делился с женщинами, если ему случалось подстрелить джейрана, наловить рыбы или просто заработать пищу. За это уважал его весь аул. Вахаб никогда не требовал благодарности, никогда сам никого не благодарил. Однажды он сказал Ракаю, что все люди — братья и должны поступать, как добрые родственники. Впрочем, здесь Ракая брало сомнение, хотя он и привык во всем слушаться старших.

Какой же ему брат Иштубай…

Кунгур был единственным сыном Вахаба, он тоже был стар и не помнил, сколько ему лет. В ауле говорили, что в молодости Кунгур был очень красивым жягетом, но не мог собрать калыма за невесту и так и остался на всю жизнь без семьи. Оба старика жили в юрте такой старой и дырявой, что даже собаки не подходили к ее порогу, так как знали, что в этом жилище еда не водится.

Ракай подошел к Вахабу и помог распутать обвязанные веревками камни, которые заменяли грузила. Старик посмотрел на него мутными глазами и промолчал. Ракай не спеша пересек аул и остановился возле богатой юрты, отделанной затейливым узором. Рядом стояли еще три таких же юрты, но с рисунком попроще. В них жили три жены Иштубая и его старший сын Акжегет. В крайней юрте жила красавица Зайтуна — единственная дочь богатого Иштубая. Ракай незаметно посмотрел в ту сторону, не покажется ли голова девушки, и, чуть помедлив, вошел в юрту Иштубая. Иштубай только что окончил вечернюю еду. Отдуваясь от чрезмерно жирного биш-бармака, он милостиво позволил облизывать свои засученные до плеч руки двум возившимся возле него щенкам.