Шаги по земле

А еще через неделю в Славгороде ограбили сельповскую кассу. Приехали разбираться. Опрашивали людей по какому-то принципу, понятному одной следственной группе, потому что в число опрашиваемых попала и я. С какой стати? Может, потому, что в это время оказалась под рукой, у мамы в магазине? Как и со всех, с меня снимали отпечатки пальцев. Но на этом все и кончилось. Виновных «не нашли», хотя я подозреваю, что под этой формулировкой местный участковый «прикрыл» своего кума — папиного младшего брата, ну и его подручных. Есть такие подозрения.

Давно это было, почти полвека назад.

И конечно, летящую приятность летних каникул со мной разделяли мои книги: старые учителя или закадыки, перечитываемые с любовью; и новые, которым я радостно кивала — здравствуйте. Хотя, уже искушенная, теперь не только брала из них информацию, захватывающие неожиданности сюжета, опыт и рассуждения героев, не просто узнавала что-то и сопереживала кому-то, но — училась. Я больше не читала запоем, не проваливалась в иллюзорный бред, не откладывала книгу с уставшей и опустошенной душой, с притупившимися восприятиями реальности, с головой — без мыслей, когда свое все забыто, отодвинуто, а новое не пришло. О, я знала, как это бывает! Нет, теперь я читала абзац за абзацем и все рассказанное автором соотносила с собой, поступки героев, их мнения, отношения, философемы, да и авторские тоже, пропускала через свою внутреннюю призму: «Ах, как здорово подмечено!», «С этим я не согласна! Что за чушь? По этому поводу я думаю вот что…» или «Вон, оказывается, как еще бывает! Интересно, интересно…»

И тогда приходилось откладывать книгу в сторону с зажатым на нужной странице пальцем, откидываться на старое пальто, брошенное под дерево, и, глядя сквозь плетение ветвей или чуть в сторону от кроны, на плывущие облака, размышлять. Странно, но эти облака, так равнодушно и величаво размазывающиеся по небу, помогали течению мыслей, словно между ними существовала непостижимо целесообразная взаимосвязь. В самом деле, темп, что задавался свыше, не позволял мыслями спешить и перебегать по верхушкам того, что интересовало, напротив — сдерживал поспешность и крылатость моих абстракций и все зорче высматривал смысл в простом.

И я его находила. Я нашла даже смысл жизни! Единство и борьба противоположностей, возвышенное и земное, абстрактное и определенное, далекое и близкое — как и вся диалектика, он складывался из всеобщего, высшего значения, звездного, над миром стоящего, заключенного в самой жизни, и конкретного, земного содержания — служения долгу: делать дело и любить родных и близких. Вот и все! Иного нет. Этому люди и учатся всю историю.

Все больше хотелось не узнавать, а познавать, как будто количественное знание уже томилось в закромах памяти и просилось вглубь, в осознание, чтобы изменить качество моего ума, моих постижений. Отныне мировые науки были для меня океаном, влекущим не только поверхностными красотами, освещенными солнцем — видимыми и в основном понятными, но глубинами, скрытыми в теснинах толщи. Что затаилось на дне? Есть ли оно, дно? И что находится еще ниже, под ним? Конечно, не хватало методологии, хотя бы утлых наутилусов, ныряющих в пространство под волны, не было инструментов, способных вбросить меня в скрытый мир и продлить мои шесть чувств, отчего размышления тормозились, порой казалось, что я кручусь в тупиках. Но вот я поняла, что интуиция, эта божественная данность, живущая в недрах меня, распространяет свое влияние не только на физическое выживание, а и на интеллект тоже, и начала ловить в себе ее чуть слышное эхо. Оно-то и подсказывало выходы из тех мнимо-безвыходных дилемм, в которые я попадала. Чувствовалось, что мне не хватает образования, чтобы говорить на языке стран и территорий, куда забрасывала меня любовь к софистике.

Но что может заменить строгую науку, с ее безукоризненными системами? Конечно, художественная литература. Ведь они сестры: наука дает абстрактное знание, а беллетристика — его постижение в образах.

10. Загадки неординарности

И я налегала на русскую классику, повлекшись не только умом, но и сердцем к Льву Николаевичу. Я перечитывала «Войну и мир», читала воспоминания его дочери Сухотиной-Толстой, проглатывала с трудом найденную книгу Полнера «Лев Толстой и его жена», и вникала, вникала в мир этого человека. Мне интересно было в нем все, и особенно, конечно, раздутый современниками миф под названием «Побег из дому». Побег… неординарный поступок… Он сам по себе — вечная загадка для окружающих, и мне хотелось думать об этом. И я думала.

Во все времена люди тщились заинтересовать собой окружающих и, полагая, что рецепт сокрыт в неординарности, давали ей определения, искали ее тайну. Одни видели в неординарности какую-то высшую данность, что сродни таланту, проявляющуюся природным порядком, другие — коварный трюк для привлечения к себе внимания.