Северо-Запад

– Я помогала Спайку выбирать. Но он выбрал это.

– Губки для мытья посуды тебе не нужны, детка.

– НУЖНЫ.

Натали взяла вилы.

– Это на Хэллоуин.

– Ном, сейчас август.

– НУЖНЫ!

– Серьезно, – сказала Натали с серьезным выражением лица, – договорились.

У кассы продавалась «Килбурн таймс» за двадцать пять пенсов.

УБИЙСТВО НА АЛЬБЕРТ-РОУД.

СЕМЬЯ ИЩЕТ СВИДЕТЕЛЕЙ

На потрепанном диване сидел растафарианец, держа фотографию взрослого сына. Рядом сидела молодая красивая женщина, сжимая левую руку отца двумя своими. На обоих лицах было написано такое горе, что Натали обнаружила: долго смотреть на фотографию она не может. Она перевернула верхний экземпляр, сложила газету пополам.

– И газету, – сказала она.

Время у них было – убивай, сколько хочешь. Натали понятия не имела, что должно случиться с ними, когда время будет убито. Они отправились в зоомагазин. Натали отпустила на свободу робота-собаку. Смотрела, как главный робот и робот-собака побежали вниз по пандусу, к свободе. Она развернула газету и попыталась читать на ходу, толкая перед собой коляску и поглядывая на двух красивых детей, которые бродили по похожему на пещеру магазину и разговаривали с ящерицами или спорили о различиях между хомяком и песчанкой. Ей хотелось позвонить Фрэнку; у него было более глубокое, чем у нее, понимание реальности, в особенности хронологии, но звонок Фрэнку означал необходимость объяснять то, чему у нее не было объяснения. Два дня назад. Шесть часов вечера. Альберт-роуд. Она все время возвращалась взглядом к этому абзацу, пыталась выжать из него немного больше смысла. Она не могла сказать, не пытается ли она влезть в чужую драму (Фрэнк часто говорил, что у нее есть такая привычка), или знает кое-что о том, что случилось в тот час на той дороге. Теперь она попыталась извлечь слово «Феликс» из фотографии в фотографии. Ямочки и веселое мальчишеское выражение. Свежая желтая с черным худи. Сделать это было легко. Он был местным, и она его узнала, правда, ничего более определенного сказать про него она не могла. Кроме того, что он выглядел точно как некий Феликс.

Она оторвалась от газеты, подняла голову. Окликнула. Ничего. Она пошла к рыбам, ящерицам, собакам и кошкам. Нигде. Она убедила себя в том, что она не истеричка. Она лишь чуть-чуть прибавила шаг по кругу, который только что совершила, окликая их по именам совершенно нормальным тоном. Ничего, нигде. Она оставила коляску и быстро подошла к прилавку. Она спросила двух человек, и они ответили с убийственным отсутствием всякого волнения. Она вернулась к рыбам и ящерицам, крикнула. Она понимала, что ее дети не похищены, не убиты, что они где-то не далее чем в пятидесяти футах от места, где она сейчас стоит, но перебор всех этих логических выводов никак не пресек того, что сейчас происходило внутри ее. Она смотрела через пропасть, которая отделяет людей, познавших невыносимую боль, от не познавших. Натали мгновенно прошиб холодный пот. К ней подошел человек в фартуке, чтобы успокоить ее. Она протиснулась мимо него и бросилась на улицу. И в эту пропасть она почти поместила Фрэнка, детей, мать, Ли. Всех, кто когда-либо ее любил.

Она шагнула влево и остановилась: инстинктивно выбранное направление по какой-то причине было отвергнуто. Пошла в другую сторону, забежала в соседний магазин, потом вниз, по еще одному пандусу в другую пещеру, заполненную безголовыми манекенами в хиджабах и огромными свертками черного шелка, уложенными многочисленными квадратными кипами на длинных полках. Без всякого плана она пробежала вокруг стоек с тканями и шарфами, мимо расшитых платьев, потом снова на улицу и в зоомагазин, где сразу же их увидела – они сидели на полу в самом конце перед кроличьими клетками.

Она упала на колени и обняла детей обеими руками. Она целовала их лица, и они принимали от нее этот дар без всяких слов.

– Ты можешь съесть кролика? – спросила Наоми.

– Что?

– Ты когда-нибудь ела кролика?

– Нет… то есть люди едят, я – нет. Постой, телефон звонит. Вы не должны так исчезать. Вы меня перепугали до смерти.

– Почему ты не ешь кроликов?

– Детка, я не знаю, просто никогда не хотела. Дай-ка я отвечу. Слушаю.

– Ты ешь свиней, цыплят и овечек. И рыбу.

– Ты права – в этом, по правде говоря, мало смысла. Слушаю. Кто говорит?

Мишель. Она сразу же услышала, что он очень расстроен. Она встала, отошла на несколько шагов от детей и подняла палец, показывая, что они должны оставаться на месте.

– Она лежит под солнцем, – сказал Мишель. – Не говорит. Я больше не знаю, что делать. Почему она меня ненавидит?

Натали попыталась его успокоить. Она взяла на себя роль Фрэнка: установить хронологию. Но ничего из этого не имело смысла. Что-то о лекарствах. Фотографии.

– Не понимаю, – с легким нетерпением сказала Натали Блейк.

– Вот тогда я у нее спрашиваю: что случилось? Правда, что случилось? Она говорит: «Посмотри коробочку в ящике стола». Вот я смотрю.

– И что? – спросила Натали, чувствуя, что на самом деле эта история из тех, что приходится выдавливать до последней капли избыточного драматизма. Ей хотелось вернуться к детям.