Иногда она с удивлением наталкивалась на себя в каком-нибудь темном переулке. Она исполнялась страха и ярости, если видела, как ее избалованные дети сидят на полу, просматривают прошлые изображения, двигающиеся изображения самих себя на телефоне папы, получают опыт самоосмысления, неизвестный прежде в истории человечества (до недавнего времени чудесный, существовавший разве что в мечтах). До вчерашнего дня.
Интерьер. Ночь. Искусственное освещение.
Сзади слева и справа наверху одно маленькое окно. Закрытые жалюзи.
Справа спереди дверь, открыта. Справа и слева книжные шкафы.
Простой стол. Складной стул. На нем книги.
В дверь входит Нат. Смотрит наверх на окно. Стоит рядом с окном.
Открывает жалюзи. Закрывает жалюзи. Уходит. Возвращается. Уходит.
Пауза.
Взволнованно возвращается, открывает жалюзи. Снимает книги со стула. Садится. Встает.
Идет к двери. Возвращается. Садится. Открывает ноутбук. Закрывает. Открывает.
Набирает текст.
ФРЭНК: [механический тон, за сценой] Кровать. Идешь? [пауза] Идешь?
НАТ: Да. [быстро набирает текст] Нет. Да.
Теперь, когда столько работы, – теперь, когда почти вся ее жизнь, по существу, превратилась в работу, – Натали Блейк чувствовала спокойствие и удовлетворение, которые раньше испытывала только при подготовке к экзаменам в университете или во время предварительных слушаний. Если бы она только могла замедлить все это! Она бы сто лет прожила восьмилетней. Она пробыла тридцатичетырехлетней семь минут. Ей довольно часто приходила в голову диаграмма, нарисованная мелом на доске, давно, когда вещи еще двигались во времени с нормальной скоростью. Часовой циферблат, обозначавший историю вселенной в двенадцатичасовом масштабе. В полдень раздался большой взрыв. Динозавры появились примерно в середине дня. Все, что касается человека, уложилось в пять минут до полуночи.
Спайк заговорил. Его любимыми словами были: «Это моя мама». Ударение могло меняться. «Это
У нее появилось стремление к чему-то новому, не только к движению вперед. Она хотела законсервироваться. С этой целью она принялась искать еду ее детства. По утрам в субботу сразу после посещения громадного британского супермаркета она тащилась по шоссе с двумя детьми в двойной коляске и без всякой помощи в маленький африканский мини-март, чтобы купить такие продукты, как батат, соленая треска, плантан. Шел дождь. Горизонтальный дождь. Оба ребенка вопили? Могло ли быть страдание благороднее, чем ее?
Наоми закидывала в тележку то, что попадало ей под руку. Натали все это выкидывала. Наоми возвращала все назад. Спайк вымазывался в грязи. Люди смотрели на Натали. Она смотрела на людей. Они обменивались параноидально презрительными взглядами. Замерзало все снаружи, замерзало внутри. Им удалось встать в очередь. Едва. Им едва удалось встать в очередь.
– Я расскажу тебе историю, Ном-Ном, если ты прекратишь так делать, я расскажу тебе историю. Ты хочешь услышать историю? – спросила Натали Блейк.
– Нет, – сказала Наоми Де Анджелис.
Натали отерла холодный пот со лба шарфиком и посмотрела вокруг – восхищается ли кто-нибудь ее материнским спокойствием перед лицом такой невероятной провокации. На глаза попалась женщина в очереди впереди нее. Женщина выворачивала карманы на прилавок, предлагая вычесть этот товар, тот. Четыре ребенка вились вокруг ее ног.
Натали Блейк совершенно забыла, что такое быть бедной. Она больше не могла говорить на языке бедности, даже его не понимала его.
Ее старая подруга Лейла Томпсон носила теперь фамилию Дин. Она покинула церковь на много лет раньше Натали. Она работала на «Черном и азиатском радио» начальником отдела подготовки музыкальных программ. Она была замужем за человеком, который владел двумя интернет-кафе / копировальными салонами в Харлсдене и управлял ими. Дэмиен. Трое детей. Когда Натали Блейк спорила с кем-нибудь об образовании (а она постоянно об этом спорила), то во всех возможных случаях она приводила в качестве положительного примера свою старую подругу Лейлу.
Используя Лейлу в качестве положительного примера таким образом, она обычно забывала упомянуть, что уже пару лет как ее не видела. У Лейлы были дети, а у Натали тогда еще не было детей, и в этот период Натали считала ланчи с Лейлой обременительными, заботы Лейлы казались такими ограниченными, такими мелкими. Теперь, когда у Натали были свои дети, ей пришло в голову, что неплохо бы снова регулярно встречаться. У нее накопилось столько всего, чем она могла поделиться с Лейлой и больше ни с кем другим. Договорились о ланче. И теперь она поймала себя на том, что говорит очень быстро и вовсю пользуется гостеприимством Лейлы в прекрасном афроамериканском ресторане на Камден-Хай-стрит. Она пребывала в настроении, в котором ей казалось, что как бы быстро она ни говорила, все равно не сможет выложить всего, что хочет сказать.