Северный Удел

– Смотри-ка, – жандарм с лентой на сумке, лысеющий, узколобый, приподнялся в седле и наклонился вперед, разглядывая результат стрельбы, – ан действительно, замечательный кровосос попался.

Он поцокал языком.

Я делано запрокинул голову. Солнечное тепло букашкой поползло по лицу. Щекотно. Давай, Бастель, соберись.

– Ерема, – скомандовал узколобый, – выстрели-ка господину в живот.

– Вам же потом стыдно будет, – сказал я.

Ерема, отставник с лентой на запястье, неуверенно потискал карабин.

– А чего ж стыдно-то? – обернулся узколобый к товарищам. – Это ж вы нас всех поголовно в рабах числите, кровь нашу пьете и с нашей же крови жиреете и в силу входите. Оно, думаете, неизвестно, что вы с народом у себя в поместье творите-то? Как вы по ночам в избы стучитесь да у детишек жизнь высасываете? Земля правдой полнится…

Я слушал, свивая из жилок петли. Даже кивал, наращивая витки, нависая невидимыми коготками. Смешно. Все страхи, все нелепые домыслы, все сказки, которыми пугают друг друга в деревнях, и не только приграничных, – всё лента Зоэль, как грязное белье, тащила из жандарма наружу. Все в злобу переплавляла.

Говори, говори, думалось мне. Пока ты говоришь, я действую. Я плету, через силу, но плету, и я уже рядом, хотя, наверное, и не так быстр.

В глазах потемнело.

Я закусил губу. А вот это дурной знак. Не восстановился, похоже, все-таки. И плечо еще кровит, некогда им заняться.

– …поэтому, – закончил узколобый, прицеливаясь, – жизни такие господа недостойны.

За мгновение до выстрела я атаковал кровью.

Спасло меня только то, что часть жилок так и осталась накрученной на стволы.

О, Диана Зоэль, оказалось, подумала и обо мне. Все-таки исключительно талантливая была тварь, непростые ленточки подвязала.

Мои петли, коснувшись жандармов, вспыхнули призрачным, прыгнувшим от полосок ткани огнем. Рыжие змейки побежали по жилкам, и те, обугливаясь, расплетаясь, разлетаясь колючими искрами, облепили меня.

Я успел отправить пулю выше своего лба и рухнул на землю.

Огонь разгрыз меня пополам, потом еще и еще, пока каждая клетка моего тела, обгорая, не закричала от боли.

Не так давно в Европе жгли людей на кострах. Наверное, и сейчас где-нибудь еще жгут. Теперь я знал, как оно бывает.

Жутко.

– Валей, – донеслось до меня как сквозь вату, – а ты его, кажись, подстрелил. Стонет, слышь.

– Так пуля-то любого упырька завсегда быстрей. Я, правда, в голову целил.

– Может, чиркнула. Надо бы для верности…

Собраться, сосредоточиться мне никак не удавалось.

Я скрючился, ухватив слабыми пальцами вересковый стебель. Жилки, пылая, агонизировали. Даже если соединить их, если слепить из них какое-то подобие петли или хлыста, вряд ли у меня получится ими пробить защиту Зоэль. Она, впрочем, скорее всего, одноразовая, только и я, похоже…

Все, Бастель, все.

«А лошади?» – вдруг словно шепнул мне кто-то в ухо.

В детстве, лет в шесть, одним из первых моих уроков овладения кровью было подчинение матерого полосато-рыжего кота по кличке Матрос, которого держали на кухне от мышей. Касаешься жилками и, складывая особый рисунок, либо призываешь к себе, либо заставляешь отскочить или даже сигануть в окно.

В шесть лет это было просто.

Смогу ли сейчас? Я тяжело перевалился на спину и приподнял голову. Мои убийцы подступили чуть ближе. Лязгнул затвор.

– Господин упырек, ты глаза-то прикрой…

Узколобый Валей улыбнулся.

Сердце стукнуло. Опережая выстрел, остатки жилок рванули к лошадям. Огненные клейма отпечатались на слабо-коричневых рисунках животной крови.

Бах!

В испуганном ржании и возгласах жандармов пуля ушла в небо.

Лошадь под Валеем встала на дыбы, другая закусила шею третьей, четвертая прыгнула вбок, заваливая всю компанию в вереск. Взметнулись комья земли. Один из отставников покатился кувырком. Высоко подлетел карабин. Кто-то в свалке лошадей и людей тонко вскрикнул.

Медлить было нельзя. Конгломерат из копыт, ног, голов, частей тел, это искусственное существо, стонущее, фыркающее и слепо шарящее вокруг, вот-вот грозило распасться.

Перехватив разряженный «Фатр-Рашди» за ствол, я, пошатываясь, кинулся в самую кучу. Мне казалось, пепел жилок сыплется с меня даже в реальности. Качалось небо, лиловел вереск. Залпами накатывала дурнота.

Так, где вы все?

Я был страшен. Я был невменяем. Я был пуст и горек. Я скользил, будто по палубе «Касатки», и земля под сапогами ходила волнами.

Ах, Диана, Диана.

Из вереска вдруг всплыла серо-голубая спина, и я прыгнул к ней, пока она не выпрямилась и не обернулась. Здравствуй, мил-человек!

Это я, упырек.

* * *

Рукоять опустилась на поднявшийся стриженый затылок. Хэк! Тело обмякло и клюнуло носом, губами вниз. Ленту с кулака долой. Пыхнула? Пыхнула! Рассыпалась. Замечательно. Еще бы в стороны не кидало.

Рядом неожиданно возник недоуменный, темный, с золотинкой лошадиный глаз. Хлопнул длинными ресницами. «Ну-ка, кыш!» – махнул я на него. Беги себе, четвероногое.

Глаз исчез.