Северный Удел

– Это если чистая кровь Тутарбиных в родственниках в течение года не всплывет. Тогда – возможно. Но я такого не помню. По смерти Венцлава, деда государя императора, была задержка в четыре месяца, но, как вы знаете, серо-стальное дерево расцвело в крови одного из его внуков. Нет, фамильную жилу тяжело вытравить. Тем более что часто, как в моем случае, чистая кровь проявляется сразу у двоих.

Урядник вздохнул:

– Это-то ладно. А вот убийцы? Как же они? Страшно мне, господин Кольваро, что не совладаем мы с ними.

– Посмотрим, – сказал я, похлопав его по плечу.

Мне досталась комнатка у самой лестницы, узкая, как шкаф. За тонкой стенкой было тихо. Я проверил жилками, там ли находится Зоэль, и на ощупь лег. Топчан при малейшем движении елозил скрипучими ножками. Пришлось замереть на боку.

Не спалось. Сунулся же урядник с вопросом…

Щелястую дверь золотили свечные отблески. Что он читает? Наверное, какой-нибудь авантюрный роман о блезанах, наткнувшихся на загадочный полонский или астурийский замок.

Я закрыл глаза. Всего три недели назад я бы сказал, что империя прочна и несокрушима. В сущности, я верю в это и сейчас. Да, высокие фамилии обезглавлены, но это лишь на время. Армия и полиция дееспособны. Панику, думаю, быстро пресекут.

Я сам этому поспособствую. Но.

Огюм Терст говорил: «Если в вашем аналитическом рапорте даже по поводу однозначного события нет „но“, вы – непроходимый тупица».

Что тревожит?

Общая слабость перед неизвестным. Никто оказался не готов – ни семьи, ни тайная служба. Признаки вырождения пугают. Если предположить, что триста лет назад Волоер тоже столкнулся с «пустой» кровью и победил, то мы…

Я скрипнул зубами.

Нет, мы еще не проиграли. Мы – на грани.

И мы уже не вяжем крестьян жилками, не закрепляем деревни за фамилиями на земле, в воздухе витают идеи кровного равенства и братства, многие молодые люди отказываются от семейных способностей. Кровники почти исчезли из обихода. Как можно в наше просвещенное время! Это же дремучее рабство!

С одной стороны – это правильно, с другой… Вот и думай, урядник, что дальше.

Пусть, пусть. Я оставлю это на потом. Мне сначала нужно глотку кое-кому перегрызть. Догнать и перегрызть.

Догнать…

Проснулся я рывком, словно в лицо плеснули ковш холодной воды. Даже задохнулся на мгновение. Жилки рассыпались тревожной сетью, общаривая комнатку, над ней, под ней.

– Диана?

Я не видел шпионку в темноте, но ощущал кровью. Низкий серый рисунок чуть правее дверного проема. Метка.

– Успокойтесь, Кольваро, – раздался негромкий смешок Зоэль, – я не убивать вас пришла.

– Зачем же тогда?

Я пригасил жилки, закрутившиеся вокруг ее шеи.

– Предупредить.

Зоэль двинулась ко мне. Ее шаги были беззвучны. Я на всякий случай надул «парус» и заплел ее руки.

– Не стоит слишком близко…

– Хорошо, – согласилась Зоэль, останавливаясь у топчана.

– Видите в темноте?

Снова смешок.

– Чуть-чуть. – Она помолчала, прищелкнула пальцами. – Вы верны своему слову, господин Кольваро?

– Да.

– А вот ваш приятель хочет убить меня уже завтра.

– Тимаков?

– Я же хочу, чтобы вы помешали ему это сделать. Или я буду защищаться. В этом, собственно, и предупреждение.

– Погодите. Откуда…

– Я все сказала.

Жилки Зоэль поплыли из моей комнатки за стену и сложились там в фигуру сидящей у окна женщины.

Я потер лицо. Вот и поспал. Кожа проминалась под пальцами, шуршал отросший волос. Когда в последний раз брился? В «Персеполе», перед отъездом.

Майтус брил. Ходил за спиной, с полотенцем на плече и приговаривал: «Не идет вам бородка, господин Бастель, старит». М-да…

Встав, я спустился по лестнице в зал и, осторожно ступая, вышел в сентябрьскую прохладную ночь. Небо было усыпано звездами. Глыбами мрака стыл лес, лениво поплескивали волны близкой реки.

Почти благодать.

– Не спится, господин офицер?

Высокая фигура бесшумно поднялась с земли. Пятно лица. Безыскусное плетение жилок.

– А вы что здесь? – спросил я.

– На всякий случай.

Фигура приблизилась. Я угадал в ней нашего следопыта. Короткий ствол карабина выглянул из-за спины.

– Ждете кого-то? – спросил я.

– Скорее, опасаюсь.

– Чего же?

– Так. Женщины вашей. Кипит в ней все, а снаружи – сталь. Такие из всех веревки вьют. – Он помолчал и добавил: – Не совьют, так убьют.

– Вот и держитесь от нее подальше.

– Я-то что? Не подхожу даже.

Мы постояли, вглядываясь в темноту. Ни огонька, ни взблеска, но казалось, ночь шевелится и дышит, меняя оттенки, и какие-то громады незримо перетекают с места на место, приближаются, подбираются, окружая, шелестят травой.

– Тяжелые времена, – выдохнул жандарм.

– Как вас зовут?

– Оскольский, Лексей я.